'От разбойника'
Шрифт:
Последние жесты актеров (если судить по их резкости) выражали какое-то требование, с которым моя знакомая не соглашалась. Через четверть часа после прихода сюда девушка направилась к выходу и уже с приличного расстояния - над головами статистов - послала глухонемым хиппи целую серию загадочных знаков, те же отвечали ей с места.
В конце концов, Актриса спустилась на эскалаторе в переход под универмагом. Там она вошла в кабину телефона-автомата. Через стекло я видел, как она набирает номер.
– Это Мюриэль, - совершенно естественным голосом сказала она в трубку.
Потом оглянулась и захлопнула за собой дверь.
XIII
Когда я выходил из "Глаза Циклона", мне показалось,
Засаду организовали живые блюстители права. В тоннеле практически никто и не заметил нашей кратковременной стычки. Напавшие на меня люди в мундирах действовали молча, и меня полностью застали врасплох: я только успел подумать, что с кем-то столкнулся спиной, как тут же почувствовал наручники на заломленных назад руках. Повидимому, доносчик следил за мной уже долгое время и заранее предупредил уличный патруль.
Когда мы шли в дежурную комнату охранников универмага, вокруг нас становилось все темнее. Наручники были стальными. У эскортирующих меня полицейских оружие было настоящее. И они совершенно не были намерены шутить. К двери дежурки они подтащили меня прямо по бетонному полу и при этом пинали ногами, как будто никогда не слыхали о мнимых полицейских операциях. И я понимал, что это все означает. В ушах у меня до сих пор звучали слова "Это Мюриэль", сказанные девушкой, которая в последний миг выдала мне собственное имя вместе с информацией, что никакая она не глухонемая. Когда же полицейский вытаскивал у меня из кармана скальпель и пугач, Мюриэль наверняка уже выходила из телефонной будки, чтобы навсегда исчезнуть в шестимиллионной толпе.
Вокруг себя я видел одни безразличные лица. Эти полицейские совершенно не знали ни про иерархию ролей в продолжающейся пьесе, ни про многоступенчатый ряд планов, выстроенных перед объективом невидимой Камеры. Здесь для них все было одинаково важным: и бумага, на которой находящаяся в круге света актриса писала письмо, и кусок газеты в сортире за кулисами. В борьбе с псевдо-преступниками они рисковали собственной жизнью затем, чтобы в газете, которую Мюриэль даже не возьмет в руки, появилась заметочка: "Приговор приведен в исполнение". Только кое что я все-таки, видно, пытался им объяснить, потому что, после того, как высказал несколько предложений, получил по голове рукоятью тяжелого револьвера и свалился на пол.
Чаще всего кройвенская полиция носила свое оружие исключительно напоказ. Для регулирования уличного движения и при патрулировании улиц у них, обычно, не было причин вытаскивать свои револьверы, потому что в большинстве случаев дубинки и штрафы решали основную массу проблем. И уж очень редко случалось, чтобы полиция принимала участие в крупных разборках.
Туда, где предвиделись опасные ситуации или же на места серьезных стычек с бандитами чаще всего посылали карабинеров, гораздо лучше подготовленных к вооруженным конфликтам и привыкших к виду крови. Это имело свою психологическую подплеку. Бывает, что такой миролюбивый человек, как полицейский, который оружие вытаскивает пару раз в год только лишь для стрелковых учений и каждый день не гоняется за готовыми на все гангстерами, во время первой в своей жизни встречи с ними, вдруг неожиданно выясняет, что в критической ситуации нажать на курок бывает гораздо труднее, чем выжать центнер. Ведь посылка на тот свет других людей требует такой же самой рутины и привычки, как и вязание на спицах. Посему, захваченный врасплох видом настоящей смерти новичок, чаще всего погибает еще до того, как успевает сделать первый прицельный выстрел.
Повидимому, префект полиции Кройвена вписал меня в список врагов общества первой категории. Этот вывод пришел мне в голову сразу же после того, как я пришел в себя и увидал эскорт, состоящий из шести искусственных карабинеров. Куклы сидели на лавках по обеим сторонам кузова в движущемся автомобиле. Я же наблюдал за ними с пола. Снизу карабинеры походили на восковые фигуры. На руках у меня были выкрашенные черной краской гипсовые наручники.
Приподнялся я с огромным трудом.
– Господа, и куда мы едем?
Никто из них даже не шевельнулся. Тесно сбившись друг возле друга, они в два ряда занимали все места на сиденьях. Каждый гипнотизировал взглядом своего товарища, сидящего напротив. На них были напялены мундиры из бумаги. Неразгибающиеся руки придерживали на коленях деревянные автоматы.
Окна тюремного фургона были снабжены солидными прутьями. Мы ехали по автостраде вдоль западного берега Вота Нуфо в направлении Нижнего Ривазоля. Слева за окном на солнце блестела обширная стеклянная плита, имитирующая поверхность озера, справа мелькали многоэтажные декорации. Громадные макеты небоскребов опирались на костыли, спрятанные за щитами фасадов. Все фасады и углы здешних построек были повернуты к северу, где располагался неподдельный фрагмент Центра. А в Нижнем Ривазоле находилась самая крутая в Кройвене тюрьма, туда мы, видимо, и ехали.
Головная боль, рана и кровь в волосах окончательно вернули мне чувство растущей угрозы. Загадочное обстоятельство, что мои конвоиры были третьеразрядными статистами, настраивало на оптимистический лад. Я попытался представить, как может выглядеть тюрьма, выстроенная на самом краю съемочной площадки. Если строители декораций руководствовались принципом последовательности, то здание петенциарного заведения, возведенное в отдаленном месте сценического фона, должно было изображаться лишь единственной стенкой с зарешеченными окошками. Всяческого синтетического преступника, который сидел в своей "камере" (то есть, под голым небом, на помосте, укрепленном за этой решеткой) и строил мрачные мины в объектив Камеры, наверняка держал на месте инстинкт справедливости и чувство прекрасно исполняемого общественного долга.
Видение наказания, основанного на принципе добровольности, не слишком-то пугало меня. Под его влиянием у меня возвращалась вера в собственные силы, как вдруг я стал свидетелем потрясающих событий.
За перекрестком на Девяносто Третьей Улице наш фургон резко затормозил. В это время я выглядывал через заднее окошко. Ближайший конвоир подсек мне ноги своими выставленными коленями. Сила инерции бросила меня спиной на узкую полоску пола - между двух рядов сидящих манекенов. Через мгновение оказалось, что это самое счастливое падение во всей моей жизни.
Еще не отзвучал чудовищный писк покрышек и тормозов автомобиля, как после звона разбитого стекла в заднем окне появились два стальных ствола. А уже после этого в ящике тюремного фургона начался сущий ад. Поддельные карабинеры, разрываемые очередями боевых зарядов из настоящих автоматов, поочередно падали с сидений и покрывали меня все более толстым слоем. Непрерывный грохот длился секунд двадцать.
После оглушительной канонады воцарилась зловещая тишина. От задней двери послышался скрежет замка. Сделалось немножко светлее. Через щелку в куче псевдо-трупов я увидал какие-то фигуры. Кто-то, стоящий на асфальте перед открытой дверью, сообщил ледяным тоном: