От революционного восторга к…

Путилов Роман Феликсович

— Ты уверен? — бывший прапорщик Кац нервно пнул по колесу «детской коляски с крылышками», глядя на мычащее, связанное по рукам и ногам тело в зеленном френче, лежащие у куста, метрах в тридцати от аэроплана.

— Я уверен, что своим тупым наступлением эта сука, что хочет занять пост диктатора всея Руси, просто положит десятки тысяч наших солдат и окончательно развалит фронт, потому что еще одного броска на немецкие пулеметы армия не выдержит.

— На сейчас вроде бы и войск, и снарядов хватает…

— Только этот адвокатишка подписал

«Декларацию прав солдата», которая утверждает, что у солдата столько же прав, что и у гражданского человека, в том числе и право не выполнять приказы командиров. В Петербурге последний пьяница знает, когда и где начнется наступление, этот со страниц газет не сходит. Ты же не считаешь немцев дураками?

— Да нет, немцы кто угодно, только не дураки. Только я не хочу, чтобы мое имя проклинали миллионы.

— Тогда не отступай от плана и все будет хорошо, по крайней мере, лучше, чем этот продолжит править в стране.

— Ладно, решено. — прапорщик отбросил в сторону недокуренную папиросу, которых он за последние двадцать минут выкурил половину пачки, и махнул рукой, стоящим у грузовика бойцам, чтобы помогли запустить двигатель «Вуазена».

Когда мы тяжело взлетели, грузовик, борта которого вновь стали темно-зеленые (фиолетовую ткань, скрипя зубами, закопали возле куста), неспешно попылил по полю, делая широкий круг вокруг Проскурова — ему следовало отстоятся ночью в окрестностях города, а утром прибыть, для последующей передачи, в расположение авиаотряда.

В сторону линии фронта мы шли на большой высоте, а после пересечения линии фронта, что несколькими черными линиями окопов, разделенных рядами колючей проволоки, раскинулась до самого горизонта, начали плавно снижаться. То, что нас заметили и не оставят без внимания, я не сомневался. Отряд кавалерии в серых мундирах, с черно-красными флажками на пиках, появились из леса минут через десять после посадки. Я разрезал путы на руках и ногах пленника, снял с головы мешок и ткнул рукой в сторону разворачивающегося в лаву, кавалерийского разъезда:

— Лауф, лауф, вон хер! — после чего бросился к кабине аэроплана.

— Давай, взлетай, а то и нас прихватят. — я обернулся в сторону приближающегося отряда, стягивая с плеча пистолет-пулемет, другого оружия, для облегчения веса, мы с собой не брали.

Человек в зеленом френче бросился бежать в сторону приближающихся всадников, блестя в лучах заходящего солнца, начищенными кожаными крагами, пробежал метров пятьдесят, потом остановился, бросился в сторону, запнулся обо что-то, упал, встал на колени и замер, глядя на гарцующих вокруг него, разгоряченных бегом, коней.

Несколько кавалеристов проскакало вслед за аэропланом сотню метров, после чего стали стаскивать с плеча карабины. Выстрелы слышно не было, что-то со свистом пролетело рядом с аэропланом, но слабосильный моторчик продолжал настойчиво тянуть, постепенно поднимая, дурацкой формы, самолетик подальше от неласковой земли.

Глава 18

Глава восемнадцатая.

Июль одна тысяча девятьсот семнадцатого года.

Через линию фронта мы с прапорщиком Кацем

перетянули практически в полнейшей темноте, после чего сели на первом же подходящем участке пустоши. Хорошо, что посадочная скорость нашей «летающей этажерки» совсем не большая, но потрясло при пробеге нас изрядно, казалось, что аэроплан сейчас лишиться всех четырех колес, если бы не новые сиденья с привязными ремнями, закрепленные на стальных трубах каркаса, то выбросило бы нас из кабины вместе с бравым пилотом.

— Кажется все, добрались. — Соломон Ааронович обессиленно откинулся на бронеспинку сиденья.

— Надеюсь. — повозившись, я достал из глубокого кармана галифе плоскую серебряную флягу с коньяком: — Хлебните, дорогой водитель, уже можно.

— И какой у нас дальнейший план? — пилот отпил примерно половину содержимого, принял от меня половину плитки шоколаду и завозился с привязными ремнями.

— Ждем пока нас найдут. Посмотрите, чтобы я не наступил, куда нельзя, а то у меня чувство, что я своими сапожищами порву насквозь ваши крылья, Соломон Ааронович. — я тоже начал выбираться из стальной люльки сиденья.

Нашли нас на рассвете, и то, уверен, только по огоньку костра, который мы поддерживали всю ночь, подбрасывая туда ветки сухого кустарника, что я наломал на границе поля. Семь всадников, одновременно приблизились к месту нашей стоянки, с трех сторон и один из них, осипшим голосом крикнул:

— Кто такие?

— Туристы, блин, заблудились.

— Какие туристы? Ты мне еще пошуткуй!

— Прапорщик Кац, был в отпуске по ранению, а сейчас перегоняю собранный на народные деньги аэроплан в третий корпусный авиаотряд. — Кац встал, одернул кожаную куртку и шагнул к вопрошающему: — На маршруте случилась поломка двигателя, поэтому сели здесь, ждем утра. Вот мои документы.

— Тогда, будьте любезны проследовать проследовать в штаб полка, чтобы там с вами командование разбиралось, кто вы и откуда.

— Господин прапорщик, езжайте с господами казаками, я здесь останусь, чтобы от самолета колеса и крылья не пропали.

Каца посадили на коня, и всадники скрылись в предрассветных серых сумерках, со мной же остались два казака, что первым делом нарубили еще веток, после чего один, накрыв лицо фуражкой, улегся спать у огня, второй же уселся напротив меня и начал грызть сухарь, извлеченный вещмешка, притороченного к седлу коня, который пасся поодаль, периодически подозрительно поглядывая на аэроплан.

— А вы, гражданин офицер, тоже летчиком будете? — казак догрыз сухарь и решил пообщаться.

— Самоучка. Взлететь, уверен, смогу, а вот насчет посадки не уверен.

— И трудно аэропланом управляться?

— Не легко, и, самое главное, ошибаешься обычно один раз…

— Почему?

— Ну вот представь, ты с коня упал…

— Я с коня не падаю!

— Ну не ты, а другой кто. Что будет? Скорее всего встанет человек, отряхнется и снова на коня залезет, а аэроплан, когда падает, если при посадке чуть-чуть ошибся, и скорость, и высота в десятки раз больше, чем при падении с лошади, так что от летчика и самолета, обычно, только мокрое место остается.