От Рима до Милана. Прогулки по Северной Италии
Шрифт:
Он уехал в Испанию, чтобы забыть о трагедии, и встретил там донну Анну Арагонскую, на которой и женился. Анна была родственницей Филиппа II. У них родилась дочь, а затем и сын. Праздновать рождение сына они вернулись в Саббионету. Город за строительными лесами поднимался во всем своем витрувианском великолепии. [56] Увлечение античностью стало в те времена повсеместным. Устроили празднество, во время которого шуты, наряженные языческими жрецами, привели к главной площади города волов, обвитых гирляндами из виноградных лоз и мирта. Здесь животных принесли в жертву, а жители устроили пиршество. Прошло три года, и в семье Веспасиано случилась трагедия: жена впала в глубокую меланхолию и стала жить одна, отказываясь видеть мужа и двух маленьких детей. Примерно через год она умерла. Веспасиано снова вернулся в Испанию, где Филипп II назначил его наместником Наварры, а позднее и Валенсии. Здесь его страсть к строительству приняла военную направленность и вдохновила на постройку в Картахене фортификационных сооружений и массивных бастионов, похожих на те, что в Саббионете, и которые до сих пор можно увидеть в Памплоне.
56
Витрувий (Vitruvius),
В сорок семь лет он вернулся в Саббионету. Город к тому времени был почти закончен, и крестьян из окрестностей заставили туда переселиться, что страшно им не нравилось: не интересовали их пилястры и архитравы, старины им хватало в обычаях и сказках. Каждый вечер вергилиевские телеги с впряженными в них волами въезжали, громыхая, в городские ворота, и мечта архитектора, казалось, стала явью. Судьба, однако, преподнесла еще одну трагедию. Сыну и наследнику Веспасиано было пятнадцать лет. Как-то раз отец упрекнул сына за то, что тот поприветствовал его без должного почтения. Луиджи нагрубил, и отец пнул его ногой в пах. Оба были верхом. Удар оказался таким сильным, что вызвал осложнение, в результате которого мальчик умер. Веспасиано старался заглушить горе работой и продолжал строительство. В городе появились новые здания. Веспасиано женился в третий раз, и судьба подарила ему недолгую передышку. Филипп II был весьма высокого мнения о Веспасиано и даже наградил его орденом Золотого руна. Последние годы Веспасиано прошли на лесах в беседах с архитекторами, художниками, печатниками и дизайнерами монет. В шестидесятилетнем возрасте ему сделали трепанацию черепа. Однажды, сидя в постели, он сказал: «Я излечился», после чего упал и умер.
Пока я размышлял о судьбе Веспасиано, по боковой улице шел старик. В ответ на мою просьбу он поднялся по ступеням и стал барабанить кулаком по двери ратуши. Вскоре послышались шаги. Казалось, то идет старый слон. Дверь чуть-чуть приоткрылась. В образовавшуюся щель я увидел еще одного старика в войлочных тапках. Сначала он смотрел на нас в недоумении, а потом с удовольствием, словно престарелый слуга, потерявший было надежду дождаться возвращения своего господина. Мы вошли и поднялись по изношенной мраморной лестнице, и я увидел опечалившую меня картину. Великолепный дворец Веспасиано, с его позолоченными потолками, тонкими перегородками и дверями из мореного дуба расчленен был на муниципальные конторы. Изображенные на медальонах аристократы смотрели на объявления с расценками за электричество и прочие услуги. В одном из залов стояли четыре отличные деревянные статуи, изготовленные в натуральную величину, частично окрашенные и позолоченные. Изображали они герцогов Саббионеты, в воинском облачении, на боевых конях. Вид у них был гордый, похоже, стрекот пишущих машинок они воспринимали как заслуженные аплодисменты своего народа. Когда-то таких всадников было здесь двадцать, сейчас же осталось лишь четыре: Лодовико II — это тот Гонзага, который изображен на фреске в супружеской комнате замка Мантуи; его сын, Джанфранческо, родоначальник ветви Саббионеты; Луиджи — он в свое время помог папе Клименту VII бежать во время нападения на Рим; и Веспасиано, строитель Саббионеты. На мой взгляд, четыре всадника великолепны, и сидят они на лошадях, которые не уступят коням всадника Коллеони в Венеции и Гаттамелате в Падуе. Эти превосходные жеребцы с поднятыми передними ногами находятся в ряду менее известных сокровищ Ломбардии. Один чиновник сообщил мне, что изваял их венецианский скульптор в стиле Лоренцо Брегно. Выглянув в окно, я заметил в герцогском саду в зарослях чертополоха и кустов неработающий фонтан с чашей в форме дыни. Старик грелся на солнышке, женщина вешала белье, собака копошилась в пыли. Вот и все, что осталось от огороженного сада, где, подобно Гамлету, Веспасиано предавался грустным своим размышлениям.
Меня спросили, не хочу ли я увидеть театр Скамоцци, одну из интереснейших достопримечательностей Саббионеты. В сопровождении старика я пошел по городу. Тщательно спланированные улицы не давали глазу устать, и я представил, как Веспасиано говорит своим архитекторам: «Думаю, в конце улицы следует поставить церковь». На перекрестке улицы Веспасиано Гонзага и виа дель Театро, откуда можно выйти на центральную площадь, и стоял этот театр, названный так же, как и его прародитель в Виченце, — театр Олимпико. Мы раздобыли ключи и вошли в здание. Внутри шли строительные работы: реконструировали сцену и просцениум. Возле лесов — кирпичи, мешки с песком и цементом, зато великолепный маленький зрительный зал в полной неприкосновенности. Да, это настоящая жемчужина! Партер, рассчитанный на сто зрителей, пять полукруглых ярусов с жесткими деревянными скамейками. Двенадцать коринфских колонн, объединенных балюстрадой, повторяют изгиб зрительного зала и поддерживают антаблемент с двенадцатью богами и богинями. Стена за колоннами покрыта очаровательными фресками. В классических нишах — фигуры римских императоров, а над ними — терраса с придворными, одежду которых я бы отнес к эпохе Елизаветы или Якова I. Изображенная на фреске публика, включающая, как я заметил, и очень внимательную и критически настроенную собаку, снисходительно улыбаясь, смотрит на сцену вот уже три с половиной столетия.
Этот маленький театр — полная противоположность знаменитому театру Палладио. [57] Там наибольший интерес вызывает сцена с изумительной перспективой, а здесь — интереснее зрительный зал. Я задумался, можно ли где-нибудь еще увидеть частный герцогский театр этой эпохи в таком же отличном состоянии? Мне показалось, что я совсем рядом с таинственной воображаемой публикой. И представил себе ее в парче, жемчугах, накрахмаленных воротниках… Все пришли вместе с герцогом в маленький театр, вот они смеются и болтают под коринфскими колоннами, притворяясь, будто не знают друг друга. Так и сейчас ведут себя жители маленьких гарнизонных городков. Старик ничего не знал об истории этого здания, хотя и смотрел здесь много лет назад спектакль незадолго до того, как обрушилась сцена. Мне мало что удалось узнать о театре, за исключением того, что он был последним даром Веспасиано своему городу. Как только Скамоцци закончил театр Олимпико в Виченце, он по просьбе герцога отправился в Саббионету и, начав здесь строительство в 1588 году, через два года его завершил.
57
Палладио, настоящая фамилия Андреа ди Пьетро (1508–1580), итальянский архитектор, периода позднего Возрождения.
Мой гид привел меня в другой герцогский дворец — палаццо дель Джардино. Находится он в нескольких минутах ходьбы от главной площади. Здесь в длинной галерее из красивого красного кирпича Веспасиано поместил свою коллекцию древнегреческих и древнеримских антиков. Стены с металлическими скобами для факелов до сих пор крепкие, как и большинство стен в Саббионете. Внутри дворец сильно пострадал, хотя потолки замечательные, сохранились сотни квадратных ярдов фресок с аллегорическими изображениями. Вот здесь Дафна превращается в дерево, а там Икар падает на землю, неподалеку Фаэтон, не справившись с конями Гелиоса, доказывает закон земного притяжения. А вот очаровательная маленькая зала, посвященная «Энеиде»: мы видим Лаокоона, Троянского коня, бегство троянцев и другие эпизоды. И во всем дворце ни звука, разве только стукнет дверь или захлопает крыльями птица, влетевшая в окно со сломанной рамой. Здание было воздвигнуто в 1584 году — время, когда Елизавета Английская пробыла на троне уже двадцать шесть лет и была еще жива Мария Стюарт, Непобедимой армаде осталось до поражения четыре года, а о двадцатилетнем Шекспире никто еще не слышал. Такого элегантного и стильного здания Англии пришлось ждать еще пятьдесят лет: тогда Иниго Джонс построил банкетный зал Уайтхолльского дворца. В сельской местности Англии не видели ничего подобного до XVIII века, эпохи Берлингтона и Кента.
Мы пришли в церковь Коронации и увидели самое главное в Саббионете — гробницу ее строителя. Останки Веспасиано покоятся в саркофаге из мрамора в классической нише. Правая рука вытянута вперед, и, возможно, жест этот должен был выражать приказ, но ни у одного генерала не было, пожалуй, такого горестного выражения лица. Горестное лицо превращает его жест в выражение сочувствия, словно бы он облегчает страдания грешника. Тот, кто взглянет на этого несчастливого великодушного человека, почувствует: Веспасиано — жертва судьбы. Перед вами город, причиной появления которого стало горе его основателя. «Единственное мое развлечение, — сказал он однажды другу, — это возводить новые стены и давать жизнь чему-то неодушевленному, раз уж собственную душу оживить не удается». Я, кажется, вижу, отчего эта мрачная поза, эта устало склоненная голова с жесткими кудрями кажется мне знакомой. Ну конечно, Байрон! Поразительно, что и поэт, насколько я знаю, не нашел другого человека, чья меланхолия совпадала бы с его собственным мироощущением.
Я попрощался со стариком, а в Мантую вернулся уже в сумерки. Проснулся среди ночи и все думал о Саббионете и странном ее основателе. Вспомнил его в темноте старого дворца, горделиво сидящего на коне и в то же время такого трогательного. Потом представлял его в темной церкви отпускающим грехи заблудшим душам.
Воскресным утром я смотрел на ландшафт Вергилия, уходящий на север, к озеру Гарда. Не видно никого, кто орошал и придавал этому ландшафту форму, кто подрезал верхушки ив, кто рыл сточные канавы и сажал защитные лесополосы. Как в Линкольншире и Суффолке, слышал я церковные колокола, звон которых разносился по плоской равнине задолго до того, как я приезжал в город или деревню.
Вергилий говорит о «бракосочетании» вина и ильма. Возможно, кто-то не поймет, что он имел в виду, пока не увидит этот вроде бы нелепый союз в сельской Мантуе. Я жил в винодельческой стране, и у меня был собственный виноградник. Такую систему я нашел любопытной, даже практичной, но, конечно же, архаичной. Для ее осуществления надо через одинаковые промежутки высадить карликовые ильмы — вязы, а также другие деревья, которые не будут слишком много забирать питательных веществ из почвы и в то же время позволят винограднику обвить себя так, чтобы побеги можно было, словно гирлянды, вешать с одного дерева на другое. Картина получается веселая и живописная. Кажется, что это — обвешанные гирляндами пажи на каком-то празднике или турнире. Летом виноградники придают земле характерный и необычный вид. Странно, что этот древнеримский способ выращивания винограда пережил все изменения и заимствования, что произошли за многовековую историю Ломбардии. Возможно, все дело в том, что римские земледельцы оставались на своей земле и продолжали работать на винограднике, как делали это до него во времена Вергилия. И несмотря на то что многие фермеры сейчас коммунисты, очень может быть, что Вергилий признает, что и сами они, и методы их хозяйствования остались теми же, какими были во времена Августа.
Когда я подъехал к маленькому городку Ровабелла, окруженному персиковыми и грушевыми садами, меня остановил полицейский. Увидев, что он мне улыбается и кланяется, я успокоился. Он показал на объявления, составленные на английском, французском и немецком языках. Они призывали всех иностранных путешественников остановиться и принять в дар корзину с персиками и наилучшими пожеланиями в связи с персиковой неделей города. На главной улице празднество было в полном разгаре: девушки подбегали к автомобилям с корзинами персиков. Ко мне тоже подошла красивая молодая женщина, очаровательно улыбнулась и подала мне корзину фруктов. Когда она узнала, что я англичанин, то попросила меня подождать. Она подошла к одному из фруктовых прилавков, установленных на перекрестке, и вернулась с девочкой лет десяти. Девочка сказала, что ее зовут Хейзел и что родом она из Лейтонстоуна. Оказалось, что она дочь английского солдата и итальянки, а лето проводит у дедушки с бабушкой. То, что Хейзел встретила человека, который знал Лейтонстоун и даже бывал там, восхитило эту веселую семью. В результате меня пригласили к бабушке Хейзел, а она представила меня шефу полиции, а тот, в свою очередь, — мэру, пригласившему меня в городскую ратушу.