Шрифт:
История первая. Филипп
Третья неделя октября выдалась холодной и дождливой. Привычно покормив на ночь скотину, Филипп по-хозяйски прислушался к надсадному дыханию коровы: «Надо бы ночью заглянуть не забыть, сегодня по календарю время отёла». Продолжая пристально вглядываться в тягучую маслянистую тьму, он закрыл хлев и ещё раз прошёлся вдоль конюшни, потом завернул к навесам, густо завешанным стеблями и листьями табака, и только возле них сбавил ход.
Сколько он себя помнил, семья выращивала это душистое растение, так что по одному только запаху мог определить, как лист бродит, готов ли уже, или случайно не протух, не загнил. Внизу, на
Широким движением он разгладил густую окладистую бороду и только хотел было возвращаться обратно в дом, как жеребец в стойле всхрапнул и тут же громко заржал, беспокойно застучав в дощатую перегородку копытом. Его поддержали другие лошади, а за ними в курятнике всполошилась домашняя птица.
«Неужели снова волки?» – не на шутку встревожился, настороженно озираясь по сторонам. Он закрыл на тяжёлый засов деревянную дверь в амбаре, по ходу взял в сарае топор, и, сторожко оглядываясь по сторонам, стал потихоньку подкрадываться к конюшне.
Волки на хутор повадились ещё несколько лет назад, но особого вреда не причиняли, пакостили по мелочам: то овцу захворавшую возьмут, то кроликами, которых в хозяйстве развелось сотни две, наверное, побалуют. А прошлым летом случилась уже серьёзная беда – волчица чуть было не загрызла молодого работника, которого наняли для сбора урожая. Хорошо, отец как раз до ветру решил сходить, заметил, что волк на подворье забрёл, стал кричать, на помощь звать, если бы не он, парню совсем пришлось бы худо.
Заслышав крики, Филя тоже, в чем был, из дому выскочил, догадавшись по дороге прихватить в сенях мамину лопату для печи. В конюшню забежал, смотрит, а зверюга молча вцепилась зубами в ногу человеку, только кости трещат. Хватил волчицу со всего маху по спине лопатой, так она ногу парня выпустила и к нему – на задние стала, а передние лапы ему на плечи положила, борется, что тебе человек. Повезло тогда, что успел сломанный черенок ей в пасть воткнуть, а там и отец, оттащив пострадавшего в сторону, подоспел. Вдвоём они быстро прикончили зверя, а работнику за разодранную волком ногу пришлось компенсацию заплатить. Слава Богу, что малой кровью обошлось, без смертельного исхода.
«Нет отца. Теперь он больше не придёт мне на подмогу», – помрачнел Филипп, вспоминая ужасную трагедию, что случилась каких-то пару месяцев назад, а ещё – предшествующую ей встречу со старой базарной гадалкой. За неделю до несчастья на сельской ярмарке приезжая цыганка внезапно ухватила за руку отца, чтобы погадать, но тут же отпрянула в сторону, будто внезапно обожглась. Сердито сплевывая себе под ноги, старуха зашипела: «Ты знаешь свою судьбу! И долю сына знаешь!», после чего, не оглядываясь, убежала, как от прокаженного, а батько устало сел просто в густую дорожную пыль.
Позже он рассказал, что родитель его, а прежде дед, умерли от воды – первый утоп, перевернувшись в лодке, а второй, когда переходил в половодье небольшой ручей – почти что по колено в воде. Просто поскользнулся человек, упал и захлебнулся насмерть. Филиппу тогда понятно стало, отчего отец всю жизнь в реке купаться избегал – смерти остерегался, даже к специально вырытому пруду подходить опасался, когда никого
Но от судьбы не спрячешься, не уйдёшь – она везде тебя найдёт, где не надеялся, подстережет. Так случилось и с отцом – в аккурат на Ивана Купала телега с сеном, которой тот управлял, ровно посреди моста перевернулась и в речку упала, накрыв его собой. Кто знает, что стало причиной беды, то ли отца на солнцепеке разморило, и он уснул по дороге домой, то ли лошадь взбрыкнула и понесла – как раз стояла невероятно жуткая жара, слепни и оводы роями скотину накрывали, заставляя искать спасение в воде, однако после этого Филиппу часто вспоминался случай с цыганкой, а ещё – разговор после него с отцом…
Заслышав подозрительный шорох, он вздрогнул и пугливо огляделся по сторонам. Тучи, открыв на мгновение полную луну, снова наглухо закрыли ночное небо, отчего казалось ещё темнее, чем было прежде. Во избежание возможных неприятностей Филипп неторопливо обернул полой фонарь, с опаской прислушался, пытаясь на слух определить, откуда звук идёт, и потихоньку, наощупь, обошёл хозяйственные постройки, чуть не угодив в присыпанную соломой кроличью нору. В сердцах чертыхнулся и снова продолжил путь, осмотрительно вглядываясь себе под ноги, чтобы снова не попасть в скрытую от глаз западню.
Вроде угомонилось немного, только из курятника по-прежнему доносился возмущённый птичий гомон, да и тот против ночи больше походил на обычную куриную возню. Слегка расслабившись, почесал о столб возле ворот зудящую спину, и уже было направился к дому, как просто ему под ноги незнамо откуда выскочил живой клубок. От неожиданности Филипп отпрянул в сторону. Заметив, как зверёк, который, к слову, оказался обычной молодой лисой, резво подпрыгнул на месте и беспрепятственно скрылся в густом мороке, он облегченно вздохнул: «Не волки!»
Входная дверь тихонько скрипнула. Переваливаясь, как уточка, из неё показалась беременная Настя, на сносях. За ней, спросонок зевая и недоуменно щурясь, высунула голову взлохмаченная Авдотья – вторую неделю проживающая в их доме бабка-повитуха. Узнав, в чём дело, она недовольно скривилась и тут же попятилась назад – досыпать.
Даром, что бабкой называлась, женщина была ещё довольно молодая, возрастом с его, да и ростом под стать, крепко сбитая, с румянцем во всю щеку. С мужем ей Бог счастья не дал – рано овдовела, детями тоже не обзавелась, так и ходила по людям: жила то у одних, то у других, по хозяйству помогая и прислуживая. Сейчас харчевалась у них. Взяли её, памятуя, как полтора года назад во время родов удушился пуповиной Настин второй ребёнок.
Филиппу её присутствие не нравилось, поди, своих, семейных, полон дом, да приходящих помощников ежеденно пара-тройка душ, а тут ещё один целый рот, к тому же совершенно чужой. Получается, в своей хате даже перднуть нельзя в одиночестве – везде кто-то кушает, спит или просто ничем не занимаясь сидит.
Но хуже всего, что Авдотья бесцеремонно подначивала его – ни дня не бывало, чтобы мимо него не прошла, телом своим не задев. А однажды заходит Филипп в хлев, не помнит уж точно, по надобности какой или по нужде, смотрит, Явдоха, развалившись на сене, вольготно лежит, притворяется, будто спит. Пришлось и ему сделать вид, что не заметил. «Знает, зараза, каково мужику без бабы, долго ли до греха», – крутился он в кухне на лежанке, куда перебрался, чтобы не мешать беременной Насте, и скрипел по ночам зубами, не находя себе места на лавке. Солому в тюфяке приходилось менять каждые пару-тройку божьих дней.