Отчаянная осень
Шрифт:
Этот же… Ира все время ощущала между ними преграду, ну, вроде прозрачного непробиваемого стекла. И была такая особенность в этом стекле, что, видимое насквозь, оно могло и отражать. И она, смотря на Сашу сквозь стекло, преотлично видела и себя со всеми этими своими нехитрыми уловками. И такая она себе показалась жалкая и противная – хоть не живи. И одно было спасение, чтоб он сказал: «Ты не противная, ты не жалкая». Он же ничего не говорил. И тогда она спросила сама:
– Как ты ко мне относишься?
– Хорошо, – ответил он.
– Хорошо или очень? – домогалась она.
– Очень хорошо, – говорил он.
В стекле-зеркале
Такая появилась вера в эту Инессу…
Она Майку тогда толкнула потому, что в Ире после урока началась неуправляемая реакция. Может быть, реакция распада.
Саша Величко знал, что Ира похожа на святую Инессу. Он даже хотел ей об этом сказать. Но раньше, чем представился для этого случай, он все понял.
Саша был цирковой мальчик. И знал толк в красоте. Ну конечно же, он сразу обратил внимание на Иру Полякову. И будь он семиклассником, он бы в нее непременно влюбился, как влюблялся во всех хорошеньких девочек всех городов.
– Ну-ну, – говорила ему Марта, когда он приводил в гости свою очередную знакомую. – Еще одна Мальвина!
Так она и звала их всех – Мальвинами. А Саша обижался…
Потом был такой разговор.
– Представь, – сказала ему Марта, – что перед появлением на свет у человека есть право выбрать себе внешность… Ну, как пальто купить… И вот каждый ищет себе лицо получше, потому что найди дурака не то что стать добровольно уродом, даже просто обыкновенным. И вот и стали все красивые до умопомрачения.
– До умопомрачения ни к чему, а так – очень хорошо, – сказал Саша. – Все красивые – замечательно.
– Поехали дальше, – засмеялась Марта. – Все теперь Мальвины, и ты тоже красивый человек. Но тебе нужна одна, всего одна. Выбрать по внешности совершенно невозможно, потому что – повторяю, дурачок! – все Мальвины.
– Но они же не на одно лицо? – не понимает Саша. – Они все красивые разные! В чем проблема?
– А проблема в том, что любят и некрасивых, и больных, и увечных, а красивых подчас никто любит. Нет – понимаешь, дурачок? – нет обязательной связи между красотой и любовью. И это давно известно, что только темные люди стали бы в очередь за лицом во имя любви. Вот когда приведешь к нам в дом обыкновенную девочку, а не Мальвину, я пойму, что ты уже это понял.
– Не понял, – сказал он, – почему красота – плохо…
– Плохо? Разве я тебе об этом? Я тебе о том, что красота по другому ведомству, чем любовь... Красота по ведомству доспехов, а любовь по ведомству души… И вообще – иди от меня. Ты надоел такой… Изменяйся, дружок, изменяйся!
А как? А зачем? Он был вполне довольным ее семиклассником. Он читал тогда Экзюпери и попеременно
Началось с того, что как-то – хоть подобных случаев был миллион и до того – он увидел во время репетиции акробатку Надю. У нее все не ладилось. Надо сказать, она вообще не была талантливой циркачкой. Она была старательной мученицей, а может, фамильной (ее семья работала в цирке лет сто, не меньше) фанатичкой, но работала натужно, с трудом, ее выпускали только в начале программы. Он увидел, как Надя сидела на манеже, вытянув ноги и опершись на локти, и была такая измученная, такая уродина с выпученными глазами и свистящим дыханием, что у него, пробегавшего мимо нее, замерло сердце от какого-то пронзительного открытия. Ему захотелось что-то для нее сделать… Спалить дотла все цирки на земле… Или пойти искать, и искать, и искать где-то спрятанный талант, чтоб отдать его ей. Он сел рядом, вытянув ноги и опершись на локти, и стал ее смешить, как он умел. У нее не было сил смеяться, и она только тихо и хрипло бормотала: «О господи!» Потом она снова работала, и все ее старательно выученные движения отдавались в нем болью. И мускулы у него заболели, и позвоночник, и каждый ее пируэт в воздухе был его пируэтом. У Нади был остренький нос и глаза с короткими и редкими ресницами, и зубы у нее были мелкие, как кукурузные зерна.
Он любил ее долго и мучительно, как никого раньше. Целый год. Потом Надя – она была старше его на четыре года – засобиралась замуж, и они ходили с бабушкой покупать ей подарок от их семьи – аметистовое ожерелье. «Не переживай, – говорила ему Марта. – Вот ты вырастешь совсем и отобьешь ее у мужа. Знаешь, такое часто случается…»
Мысль показалась насколько отвратительной, настолько и сладкой. Но именно она помогла ему пережить Надину свадьбу. А потом все прошло, и на душе у него стало спокойно и тихо. И он перестал быть фонарщиком, и Лисом, и летчиком тоже, он много думал тогда о другом. О том, что на свете есть какая-то задача, предназначенная именно для него. Важно ее найти и решить. Но так как он не знает, какая она, надо быть готовым к тому, что она может оказаться трудной. Значит, должны быть силы.
Отец ему сказал:
– Как я понимаю, ты с нами в аттракционе не останешься… Никаких претензий, но скажи, чего тебе хочется?
– Пока не знаю, – ответил Саша. – Может, и с вами останусь…
– Никаких «может»… Я уже в пять лет знал, что буду в цирке… И Марта знала это с детства… Которые сомневаются, не нужны нашему делу. У нас зарплата рассчитана на энтузиазм и веру…
Это Саша знал. Он склонялся к философскому факультету. Или пединституту. В первом его смущала отъединенность от обычной жизни, во втором – от философской мысли. Хотелось это совместить.
Он полюбил ходить на реку, и в лес, и в горы, предпочитая одинокие прогулки. На природе думалось так же хорошо, как во время представления. И ответы на разные вопросы приходили ясные, простые…
…Никогда не делать ничего того, что противно твоему существу…
…Не бояться чистить конюшни: это не та грязь, что марает…
…Нельзя лгать, потому что ложь – самая обременительная штука в жизни.
…Добро с кулаками – чепуха. Это уже зло, которое, к несчастью, бывает необходимо.