Отчет Брэдбери

Полански Стивен

— Да, — сказал он.

Анна стала излагать моральные и политические аргументы против порнографии. Этого термина Алан прежде не слышал, а она не настаивала, чтобы он понимал. Все аргументы были известны — овеществление, расчеловечивание женщин, поощрение насилия по отношению к ним, девальвация секса, физической и эмоциональной близости, горе и печаль вокруг, и прочее. В своей речи Анна изо всех сил старалась изъясняться простым и ясным языком. Правда, несмотря на простоту и ясность, я не считал эти аргументы убедительными. Но на Алана, несмотря на мое мнение, они мгновенно произвели желаемый эффект. Меня удивило и сильнее всего поразило то, что в качестве примера Анна привела своего первого приятеля, с которым она встречалась в колледже, психопата и страстного любителя порнографии по имени Уилф. Не вдаваясь в детали, она рассказывала о его жестоком обхождении с ней, а еще, с долей сочувствия, о пустоте и трагичности его жизни. (Когда мы остались

одни, я спросил у Анны, знает ли она, что стало с Уилфом после колледжа. Она ответила, что не знает и не хочет знать.)

Когда стало ясно, что Анна сказала все, что собиралась сообщить Алану, я проговорил:

— Хорошо. Ты молодец.

— Спасибо, — ответила она. — Надеюсь. Я не уверена.

— Напрасно, — сказал я. — Ты все сделала мастерски.

— Я говорила понятно?

— По-моему, да. Абсолютно понятно.

— А ты что думаешь? — обратилась она к Алану. — Может быть, ты чего-то не понял? У тебя есть вопросы?

По его виду было трудно что-либо уяснить. Он слушал вежливо и внимательно, но не выражал никаких эмоций.

— Ты понял, о чем я говорила? — спросила Анна.

— Да, — ответил он.

Скорее всего, так и было. Потом, взглянув Анне в глаза, он сказал:

— Им это нравится.

— Кому? — удивилась она.

— Девушкам. Им нравится заниматься любовью.

— Откуда ты знаешь? — спросила она.

— Они улыбаются, — ответил он. — Они все улыбаются.

Прежде чем мы переехали из Оттавы в Виннипег — дорога была долгой, и мы провели ночь в мотеле Тандер-Бея, — Высокий забрал у нас зеленую китайскую машину, жестянку, ставшую совсем неприглядной, и взамен нее пригнал относительно новый и красивый фургон «Тагор». В конце нашего пребывания в Виннипеге он заменил фургон, который нам было ужасно жалко терять, на «олдсмобиль ридьюкс», громоздкий старый седан. На нем мы отправились из Виннипега в Риджайну. Анна вела машину, Алан спал на заднем сиденье. В начале марта было еще очень холодно. День выдался сухим и солнечным, но дороги покрывал снег, принесенный ветром с полей, в воздухе поблескивал иней. Для моего просвещения и чтобы убить время, Анна рассказывала мне о том, что могло бы случиться — и едва не случилось, по ее утверждению, — если бы правительство не забрало клонирование из рук корпоративных врачей и юристов. Коммерциализация клонирования, изготовление детей-клонов на продажу.

— Возьмем гипотетический случай, — говорила она, — который гипотетически не произойдет еще долго. Бесплодная пара, приличные, цивилизованные люди после множества неудачных попыток зачатия решают клонировать ребенка. Они печальны, расстроены, они отчаялись. Им нельзя не посочувствовать.

— Нельзя, — согласился я.

— Хорошо, — сказала она. — Отлично. Они идут к врачу, который специализируется в клонировании. Этот шаг больше не является чем-то экстремальным и находится в рамках закона. Они знакомятся с несколькими парами, сделавшими то же самое, хотя, по мнению нашей пары, это крайний выход. Врач выслушивает их историю. Он слышал подобное много раз. Он предлагает им рассмотреть возможность клонирования ребенка из клетки донора, не имеющего отношения ни к ним, ни к кому-либо из их родственников.

— В их случае, — заметил я, — это явное улучшение.

— Ты шутишь, но так и есть, — сказала она. — В общем, пара соглашается. Врач говорит, что ребенок, которого они выберут, станет лучше и красивее, чем мог бы получиться их собственный ребенок. Они не возражают против такого предложения.

— Почему?

— А почему нет? — пожала плечами Анна. — Если это возможно и безопасно, почему бы им не захотеть ребенка лучше и совершеннее того, которого они, даже если бы им очень повезло, могли бы зачать сами? Нашим ребятам не приходит в голову, что врач может предложить это любой паре. Даже тем, у кого нет проблем с зачатием. Да и почему им это должно прийти в голову? Они не понимают, почему бы им не выбрать улучшенного ребенка. Им нравится мысль о прекрасном младенце. Она утешает их и внушает гордость.

— Но это будет не их ребенок, — заметил я.

— С одной стороны, да. С другой — женщина будет вынашивать его. Рожать. Нянчить. Они будут его воспитывать. Любить.

— Но все же…

— Все же, — кивнула она. — Итак, врач показывает им каталог имеющихся доноров. Можно прочесть их биографии, рассмотреть цветные фотографии анфас и в профиль. В клинике имеются замороженные образцы тканей каждого подходящего ребенка. Нашей паре называют цены. Они выбирают самого лучшего ребенка из имеющихся или же лучшего их тех, кого они могут себе позволить. Скажем, они богаты, деньги для них не проблема, а красота — главное достоинство. И они хотят клонировать в качестве своего ребенка Клариссу Харлоу.

— Клариссу Харлоу?

— Что бы ты ни говорил о ее поступках, она считалась самой красивой женщиной своего поколения.

— Она была героиновой наркоманкой, — сказал я.

— Неважно. Предположим, нам действительно нравится эта пара, и мы хотим, чтобы они были счастливы. И мы считаем, что они заслуживают своего счастья.

— Ее обезглавили.

— Неважно. Она была красавицей. Наша пара хочет иметь дочь, и в первую очередь им нужно, чтобы дочь была красавицей.

— Они хотят, чтобы их дочь была Клариссой Харлоу?

— Да, — ответила Анна. — И они верят, что, когда ребенок родится, у них будет своя собственная Кларисса Харлоу. Теперь представь себе, что все, или хотя бы один процент тех, кому хочется красивую дочку, выбирают для клонирования Клариссу Харлоу.

— Ты нарочно преувеличиваешь, — не поверил я.

— Нет, — возразила она. — Но даже если не учитывать ужасные обстоятельства появления на свет этих детей, представь, что каждую секунду по всей стране прихорашиваются тысячи Кларисс Харлоу, молодых и старых, по сотне в каждом городе. Вполне возможно, что несколько этих красавиц столкнутся друг с другом на улице. А что будет с нашими представлениями о красоты? О таланте? Об индивидуальности? О личности? Клонирование становится деспотизмом, когда те, кто им занимается, перестают контролировать количество клонов. Один этот пример показывает, что клонирование не дает нам естественной возможности следовать собственным путем, гасит желание иметь своих детей, от своей плоти и крови. Возможность клонирования неизбежно изменит цивилизованное представление о том, что все дети, независимо от того, какие они, желанны: оно превратится в убеждение, что стоит иметь только таких детей, в ком воплощаются наши желания и потребности.

И вот о чем я подумал, немного отклонясь от темы, сидя на пассажирском месте нашего автомобиля. Если бы Алан был моим сыном, точнее, если он был клоном моего умершего взрослого сына, и мне пришлось бы заменить им сына, я бы еще больше тосковал о своем потерянном ребенке.

Мы провели в Риджайне несколько недель, обжившись в таунхаусе на Сен-Джон-стрит (после шести месяцев, проведенных в довольно тесных квартирах, мы с Аланом были счастливы получить по отдельной спальне), когда мне вдруг пришло в голову тайком отвести Алана в бордель в один из вечеров, когда Анна уснет.

Мне было жаль парня. Желая успокоить Анну, он выполнил то, о чем она просила: с момента их разговора в Виннипеге не смотрел порнографию и, как мне казалось, перестал заниматься мастурбацией. В занятиях с Анной он делал фантастические успехи. (Во время ежемесячных визитов Высокого Алан по-прежнему отказывался что-нибудь делать и лишь молча сидел на диване.) Недавно Анна начала читать ему «Большие надежды». С ее помощью Алан разбирался в языке и в сюжете, и книга, похоже, ему нравилась. (Анна говорила мне, что он считает реалистических персонажей романа — Пипа, Джо и миссис Джо, Эстеллу — не менее вымышленными и фантастическими, чем очевидный гротеск.) Его речь была еще слегка замедленна, он часто повторял и переспрашивал слова и стеснялся этого. Но когда он расслаблялся, когда у него все ладилось, когда он был в настроении, он разговаривал содержательно и понятно, а временами даже отличался красноречием. Кроме тех случаев, когда он бывал расстроен или испуган, он вел себя довольно уравновешенно и сдержанно. Ничто в его поведении не отличало его от многих других здравомыслящих юношей его возраста, он хорошо вел себя и наедине с нами, и в общественных местах, хотя мы пока никуда не отпускали его одного. Он упорно трудился, чтобы стать — меня смущает это слово — нормальным. В его усердии было нечто печальное: никто не мог оценить его усилия и результаты, кроме Анны и меня, а наша реакция его не интересовала. Уединение вкупе с полным воздержанием и абсолютной неприхотливостью — такую жизнь я избрал сам себе и прожил так сорок лет. Но Алан, все свое время, кроме последних семи месяцев, проведший взаперти вместе с другими клонами (добавьте сюда шутку об американском государстве), был молод, силен и, как оказалось, отчаянно гетеросексуален. Если моя жизнь после смерти Сары была похожа на жизнь мисс Хэвишем [12] — а это именно так, хотя я могу гордиться тем, что не мстил никому, кроме себя, — то Алану не оставили никакого выбора, кроме как жить с нами жизнью Рапунцель. [13] По моему мнению, теперь, когда он узнал то, что знает каждый, когда увидел, что можно делать и что могут делать с ним, ему настоятельно требовалась девушка. Девушка-профессионалка, которая хорошо его обслужит и с которой он будет в безопасности.

12

Персонаж романа Ч. Диккенса «Большие надежды».

13

Рапунцель— персонаж сказки братьев Гримм, затворница, заточенная в башне.