Отчуждение. Роман-эпопея
Шрифт:
Не стало. Количество перестало переходить в качество: боюсь, я сильно потревожил вечный покой герра Гегеля.
Более того, водка только усугубила скуку, превратив выпивку в скуку особого рода — когда непредсказуемость становится предсказуемой и оттого особенно тошной. Я переживал свое удивительное открытие весьма болезненно, а именно: меня мутило, знобило и колбасило, звезды прыгали под ногами, которые (ноги, а не звезды) отказывались меня слушаться и заплетались в пируэтах. Голова при этом была гнусно ясной, и я с короткими промежутками мягко, но однообразно пенял себе: «Ну что, нализался, осла кусок? Теперь будем всю-то ноченьку блевать? Факт. А ведь с самого начала ясно было, чем все кончится. Плесень ты зеленая».
Короткая пауза, замысловатые выкрутасы — и опять: «Ну что, нализался?..»
Да, была еще третья причина (как же без третьей, роковой?), но она, превратившись в некое фантомное обстоятельство, весь вечер ускользала от моего внимания. Мне не хотелось видеть зарей сияющую рожу шефа, и погасить это сияние ледяная водка очень помогала. В тот вечер я дал ему кличку Юпитер. Народу она пришлась по душе.
Стоило мне присесть на своевременно подвернувшуюся скамеечку, всего пару раз икнуть и нащупать глазами обломок луны, увязший в густой синеве, как рядом со мной о левую руку явился Сатана. Не подошел и не подлетел, а именно явился, подлое бесовское племя. В том, что материализовался именно Нечистый Дух, не было никакого сомнения: вместо лица — рыло безобразное, клыки и отвратительные бутафорские уши, обшитые, невесть зачем, малиновым бархатом.
— Да, братец, — сказал я вместо приветствия, — ну и омерзительная же у тебя рожа. Просто — тьфу!
Я попытался плюнуть и небрежно растереть ногой. Кажется, сделал это не очень убедительно: получилось нелепое расшаркивание. Перед кем?!
— Бывает, — сказал Сатана и закурил довольно дорогие и ароматные сигареты (коричневые, с золотым ободком), можно было бы сказать, изобличавшие привычки порядочного человека, если бы это не был (как, интересно, его величать: господин, товарищ, барин?) Сатана собственной паршивой персоной. — Закурить не желаете?
Последние сомнения развеялись, как дымок его благовонной сигареты: он принимался меня искушать. Ведь курить — здоровью вредить. Это я помнил твердо. Вся разумная Европа бросает курить (безумно переходя при этом на наркотики; но последнее соображение сейчас было неуместно). Следовательно, он покушался на мое драгоценное здоровье.
— Нет, — сказал я, — не желаю.
— Воля ваша, — Сатана оказался еще и воспитанным. Вот попробуй отличить такого в толпе людей — как раз ошибешься.
Чтобы показать, что и я не лыком шит, я тут же взял слово.
— Вначале человек развернут к вам одной стороной — лучшей, разумеется. Но до тех пор, пока вы не поймете, продолжением каких пороков оказываются явленные вам добродетели, вы будете идеализировать человека. (Слово «идеализировать» я выговорил с третьего раза, чем, кажется, завоевал внимание своего визави.) Там, где все говорят: «Как он хорош!» — там я говорю следующее: это какими же отвратительными должны быть недостатки, чтобы ими были порождены столь великолепные достоинства? Это и есть самый настоящий принцип отчуждения, так мешающий жить. Скажите, это ваши дьявольские штучки, мистер Сатана?
Я вдруг понял, что к нему следует обращаться именно «мистер», ибо в наших «товарищеских» широтах Нечистому было бы явно неуютно. Мы ведь люди простые: нам либо подавай истину — либо ко всем чертям с матерями катись.
— Несомненно, — одобрительно крякнул Князь Тьмы с безупречным русским прононсом. Учат их там, в зловонных колледжах, на совесть.
— Ну, и чего вы этим добились, чего? Ведь достоинства все равно реально существуют, так? Так. Правда, тут все дело в чувстве меры, в чувстве соразмерности. — Последнее слово я произнес с трудом, но я не зря старался: оно вызвало огромное уважение со стороны Сатаны. — В принципе ведь достоинства можно увеличить, а пороки — уменьшить. Это ведь дело духовной технологии, между нами говоря.
— Безусловно, — поддержал меня Сатана, и мне стало казаться, что он ненамного умнее меня, если здесь вообще можно было говорить о превосходстве. Я решил начать с азов, чтобы уяснить самому себе еще не ясную мысль, которая билась в моих словах, словно огромная рыбина в удачно закинутом неводе.
— У меня есть принцип, который я называю… Впрочем, сначала принцип, потом название. От вас требуется немного фантазии.
Сатана кивнул. Он был подозрительно ручным и домашним. Каким-то полубесом. Значит, сейчас ошарашит. Будем начеку.
— Вообразите себе грамотную продавщицу, то есть такую, которой кажется, что она грамотная, ибо она знает один маленький секрет — одну грамматическую норму, которой не владеет большинство. Вообразили? Быстро вы справились. Хорошо. Все покупатели твердят: «Одно кофе», тогда как в школе ее учили — «один кофе», и никак иначе. Кофе почему-то мужского рода, но об этом почему-то мало кто знает. Продавщица — одна из немногих. Представляете, как мало иногда надо, чтобы попасть в число избранных? Но это так, к слову. И вот подходит к нашей продавщице красавец мужчина (лицо явно не обремененное печатью интеллекта) и вкрадчиво сообщает: «Один кофе, пожалуйста». Что происходит с нашей продавщицей, приятной, между прочим, наружности, несколько даже кукольной, с милой родинкой на щеке, как у Мэрилин Монро (кстати, из этой бездарной актриски вышла бы идеальная буфетчица)? Огонь по телу, и она растаяла в мгновение ока. Не замужем: ее можно понять. Ясный сокол тут же добавляет: «И один булочка! Адын!»
Сатана заржал.
— Забавно, черт возьми. Очевидно, принцип называется «один булочка»?
Настал мой черед аплодировать Дьяволу, мысленно, конечно: он был вовсе не так прост, несмотря на свои ослиные уши. Мой принцип действительно назывался «один булочка», и об этом не знал никто, кроме меня. Теперь вот Сатана знает. Принцип работал в жизни на все сто: как только кто-нибудь произносит долгожданное «один кофе», я невероятно настораживаюсь и чаще всего бываю вознагражден сполна: как правило, незамедлительно следует «один булочка».
— И вы хотите знать, — не дал мне опомниться Сатана, — не сработает ли этот принцип на мне, самом Сатане?
Он был прав: я действительно хотел это знать. Пока что Сатана меня не разочаровывал: он был явно умнее моих дипломированных коллег-собутыльников. Не утруждая себя даже кивком головы (если ты Сатана — читай в моей душе знаки смущения и согласия), я спросил в лоб:
— Если ты настолько темен и поган, то как же тебе удается избежать божественных достоинств? Ты что же, тьма без света, тоже не подвластен законам диалектики? Я просто в недоумении.