Отчуждение. Роман-эпопея
Шрифт:
— Да, весело. Что ты еще собирался сказать мне?
— Извини. Я был плохим папашей. Ты воспитывал меня больше, чем я тебя.
— Зато теперь мне есть с кого брать пример.
— Ты умнее, чем я думал.
— Я твой сын, не забывай.
— Я никогда не забывал об этом. Нам будет о чем поговорить с тобой.
— Не сомневаюсь. Ладно. Тебе пора. Здесь порядки строже, чем в дурдоме…
Обнаженная Афродита подала знак. Скрип панцирной сетки. Я открыл глаза.
— Дементей! — неожиданно для самого себя завопил я. — Дементей! Дементей!!!
Ко мне в бокс сунулось рыло Стаса.
— Мне надо позвонить. Срочно.
— Тебя выписывают, — равнодушно сказал он. — Но лучше бы тебя не выписывали. У тебя сын погиб. Несчастный случай. Водитель оказался придурком. Если видишь придурка, ищи рядом жмурика, — философски заметил Стас.
Эпилог
Я, Соломон, то есть Вадим Локоток, живу с Мау, то бишь Сарой, женой гнусного господина по фамилии Печень, известного своей широкой душой и склонностью к бессмысленной благотворительности. Он денно и нощно замаливает грехи своей жены, а жена его, Сара, уже начинает испытывать неловкость от того, что заставляет страдать невинного человека, своего мужа. Она аккуратно плачет мелким бисером и тяготится жизнью со мной. Я попытался объяснить ей, что Печень молится на ситуацию, созданную специально для него (за что он неусыпно и благодарит Всевышнего): он душит своим великодушием жену, терзает бездомного и бесприютного врага своего Соломона и получает отличные оценки по поведению от бдительных слуг Господа. Он хороший и примерный, а мы плохие и отвратительные. Мы нужны ему для того, чтобы на нашем горбу он въехал в рай. Без нас ему рая не видать, как своих ушей.
Даже еще категоричнее: плохие мы и никто иной обеспечивают ему рай.
Вопрос: о ком он молится, когда молится о нас, заблудших врагах своих?
Ответ знает даже хомячок.
Я позвонил Леде и произнес сакраментальную фразу «нам надо поговорить серьезно и откровенно». Особого эффекта эта фраза не возымела.
Вот, кажется, и все. Ах, да, Лора…
Видимо, я не успокоюсь до тех пор, пока не разделаюсь с этим воспоминанием. Ну, что ж…
Вскоре после того, как Лора чуть не вышла замуж за меня, она вышла замуж за француза (что за наваждение! сплошные французы), большого любителя лягушек (в смысле любителя их покушать, а не защищать права прыгучих зеленых друзей: не все французы одинаковы). Мы с ней встречались несколько раз после ее свадьбы, в интимной обстановке — кажется, для того только, чтобы удивиться, что могло нас связывать раньше. Перси ее колыхались уже не с таким огоньком, да и в глазах появилась прохладца. Кроме того, ей надо было пожаловаться кому-нибудь на свою однообразную жизнь. Кому, как не мне?
Вот теперь, кажется, все.
«Каков же итог и где обещанное корыто?» — спросите вы.
И я, Соломон, вам отвечу:
«Испытывая отчуждение от всего на свете, я приблизился к собственной сути. Чего и вам желаю.
Только не спешите благодарить меня за доброе пожелание. Не торопитесь, а то успеете».
«И что же теперь, болезный?» — спросите вы, делая вид, что спешите сочувствовать «отчужденцу». Вы и не подозреваете, насколько глубоко поражены синдромом русского хомячка.
«А ничего», — отвечу я, с трудом подавляя приступ зевоты, хотя дело, скорее всего, происходило бы утром (видите ли, вечером я обычно тупо смотрю новости по TV, не интересуясь ничем на свете; днем же я работал над романом — пока не наступило отчуждение от него). «Ничего, мои милые», — повторяю я вежливости ради, ибо вежливость — наиболее эффективная из всех известных мне форм отчуждения.
г. Минск