Отцы
Шрифт:
Мы поехали в горы, потому что я ведь обещал тебе, что мы будем кататься на лыжах. И ты довольно быстро научилась кататься – дня за два. Горы тебе нравились. Особенно нравилось подниматься на кресельных подъемниках – висеть над макушками елок, качать ногами, обутыми в лыжи, и петь. С каждым разом мы поднимались выше и на третий день поднялись до самого верха. Соскочив с подъемника, я остановился, махнул лыжной палкой и сказал:
– Смотри, Варя, Монблан.
Перед нами был Монблан, но ты, разумеется, ответила:
– Ну и что, что Монблан?
Оттолкнулась
А инструктор Андре догнал тебя и пытался ухватить за ворот. Но ему не хватило буквально десяти сантиметров, пары дюймов, чтобы ухватить тебя за ворот. Ты летела на оранжевую защитную сетку, отгораживавшую трассу от обрыва, и я не знал, сколько там под обрывом – два метра, или три, или двести метров пропасти.
А тот, кто закреплял эту сетку, закрепил ее не очень хорошо. Нижний край сетки следовало вкопать в снег. Но тот человек, который закреплял сетку, не вкопал в снег ее нижний край. И ты, лежа на спине, на довольно большой скорости проскользнула под эту чертову сетку и упала с обрыва. И я не знал, сколько там под обрывом – два метра, или три, или двести метров пропасти.
Я скинул лыжи и, ковыляя в тяжелых горнолыжных ботинках, побежал вверх по склону. Заглянул через сетку и увидел, что под обрывом всего метра три. И я увидел тебя. Ты лежала в сугробе, и тебе повезло, что ты попала в сугроб, а не на валун, который совсем рядом с тобой торчал из снега. Но ты не шевелилась. Я перемахнул сетку и кубарем скатился вниз, к тебе. А еще раньше меня до тебя по глубокому снегу добрался Андре. Он взял тебя на руки, и я увидел, что ты жива. Жива, задохнулась от плача, а изо рта у тебя течет кровь.
Когда ты пролетала под этой защитной сеткой, ты зацепилась зубами за нижний ее край. И вырвала три передних зуба. Они торчали перпендикулярно челюсти. И это были не молочные зубы. Зубы были уже постоянные.
Мы выволокли тебя на трассу, ощупали руки, ноги, шею и спину. Переломов у тебя не было. Только изо рта текла кровь и на щеке был шрам от металлического троса, который шел по нижнему краю сетки. Держа тебя на руках, Андре скатился к базе спасателей, а я ехал следом и вез его палки.
Спасатели положили тебя на специальные санки, привязали ремнями и запеленали оранжевым пледом. Я склонялся над тобой и пытался утешать. Ты, кажется, не понимала, что у тебя выбиты зубы. Ты, кажется, даже не очень чувствовала боль, а только дискомфорт во рту.
Мы поехали вниз. Двое парней на лыжах везли санитарные санки, в которых ты лежала, а я старался ехать рядом так, чтобы ты меня видела. Не знаю, смотрела ли ты на меня, но я старался ехать рядом.
Внизу под горой нас ждала «Скорая» и нас ждала мама, которой я успел позвонить и сказать, что ты вылетела с обрыва.
«Скорая» повезла нас в Гренобль, солнце светило в окно и беспокоило тебя. А я сидел рядом с тобой и ладонью заслонял твои глаза от солнца – что я мог еще сделать?
Больница в Гренобле была ужасной. Долго оформляли документы. Долго ждали доктора. Наконец нас приняла молоденькая ординаторша. Она не знала, что делать, если у ребенка выворочены передние зубы. Она звонила своему профессору, просила прийти, но профессор так и не пришел, и молоденькая докторша не придумала ничего лучше, чем вправить тебе выбитые зубы и пришить их тебе к деснам нитками. Когда она пришивала тебе зубы к деснам, ты кричала страшным звериным криком, несмотря на маску с наркотическим газом, которую время от времени подносили тебе ко рту и носу.
В тот вечер ты, разумеется, ничего не ела и ничего не пила. А я, как только ты уснула, выпил бутылку виски один и не опьянел нисколько.
На следующий день мы повезли тебя в Женеву в стоматологическую клинику. Я могу свидетельствовать, что больницы в Швейцарии принципиально отличаются от больниц во Франции. В Женеве тебя сразу повели к врачу безо всяких документов – документы оставили оформлять секретарше, в то время как доктор уже осматривал тебя и уже накладывал тебе на зубы проволочную шину. Он сказал:
– Что они там, в Гренобле, с ума посходили? Зубы – это же не пуговицы, чтобы пришивать их нитками.
Ни в тот день, ни в следующий, ни в день после ты ничего не ела и пила только потому, что мы тебя заставляли пить. Каждый глоток доставлял тебе боль. Я снял в Женеве номер в гостинице, чтобы возить тебя к врачу. На одном из моих банковских счетов немедленно кончились деньги. А кредитную карту мой банк заблокировал – банку показалось подозрительным, что я расплачиваюсь картой то в Швейцарии, то во Франции, то опять в Швейцарии. Осталось немного наличных. Войдя в номер, ты увидела на столике кекс и мед, приготовленные в качестве комплимента. И ты сказала:
– Так хочется этот кекс и этот мед. Так жалко, что я не смогу их съесть.
Мы повели тебя в ресторан. Позвали повара и спросили, не может ли повар придумать какое-то блюдо, которое ты могла бы есть. И повар придумал, что он сделает тебе суп из мороженого. Расплавленное мороженое в виллероевской тарелке, украшенной шоколадной пудрой. Он лично принес тебе этот суп. И с ним шли несколько официантов. Но ты не смогла есть даже расплавленное мороженое. Даже несмотря на шоколадную пудру. Одна из официанток заплакала.