Отцы
Шрифт:
Кружки звякнули, новый союз был скреплен. Посидев еще немного, старик Хардекопф вынул свои тяжелые никелевые часы.
— Ах ты боже мой, — с ужасом воскликнул он. — Мы здесь сидим уже целый час!
Они расплатились и вышли. Решено было в следующую субботу собраться для партии в скат. Старик Хардекопф был против игры на деньги. Брентен же, наоборот, считал, что без денег играть неинтересно. Обирать друг друга нет надобности, но без видов на выигрыш скучно. Уговорились ставить по десятой пфеннига. На обратном пути Карл Брентен вспоминал о курьезных партиях, сыгранных им.
Тесть
Их встретили без единого слова упрека, хотя они опоздали почти на двадцать минут. Хардекопф не узнавал свою жену: со вчерашнего вечера ее точно подменили. Интересно, надолго ли это? Он не верил в прочность наступившего мира.
Они сидели у постели молодой матери, с наслаждением пили настоящий крепкий кофе, лакомились шоколадными трубочками, и Брентен, разговорившись, стал рисовать картины «новой жизни», рассказал о своих планах и намерениях. Дедушка Хардекопф ласково смотрел на зятя. Фрау Хардекопф сидела молча, не веря своим ушам. Она с удивлением поглядывала на мужа, который, слушая зятя, с победоносным видом кивал головой и поглаживал бороду.
— А затем, Фрида, мы с тобой вступим в сберегательный ферейн «Майский цветок». Никак не пойму, почему мы давно в нем не состоим? Приятно ведь к концу года получить кругленькую сумму. На рождество и на Новый год денег ведь всегда в обрез.
— Ты сегодня… ты сегодня какой-то праздничный, — вырвалось у Фриды.
— Да, не правда ли? — подтвердил он. — Я сам это чувствую. Как это ты верно сказала. У меня словно глаза раскрылись.
Фрау Хардекопф не помнила, чтобы она когда-нибудь в жизни так долго сидела молча. То, что тут происходило, лишило ее дара речи. Она непрерывно переводила взгляд с мужа на зятя, с зятя на мужа и только диву давалась.
Так, в мире и согласии, протекало это скромное семейное торжество. Когда кто-то упомянул о крошке Вальтере — так собирались назвать новорожденного, — все встали и на цыпочках пошли в соседнюю комнату. Малютка, накричавшись, крепко спал, уперев в щечку крохотный кулачок. Фрау Хардекопф не могла не заметить, что он сегодня уже не такой… не такой страшный урод, как вчера, и даже обещает стать забавным мальчуганом.
Без четверти десять, минута в минуту, семейство Хардекопф собралось уходить: мальчики, которым приходилось рано вставать, ложились всегда ровно в десять. Карл Брентен взял керосиновую лампу, проводил гостей до дверей подъезда, так как лестница плохо освещалась маленьким, мигавшим огоньком ночника. В последний раз пожелав доброй ночи, гости расстались с хозяином.
Тут уж фрау Хардекопф дала волю своим чувствам.
— Замечательно! Как ты, скажи мне, бога ради, добился этого?
Хардекопф распрямил плечи.
— Ну, чего уж там такого добился? — с ложной скромностью ответил он. А затем добавил, лукаво улыбаясь: — Я его здорово пристыдил. В конце концов в нем заговорила совесть, он на все согласен.
— Замечательно! — повторила она. И все же недоверчиво прибавила: — Будем надеяться, что это надолго. — И закончила с удовлетворением. — Начало, во всяком случае, положено.
— У Фрица
— Ну вот, ведь говорила я, — огорченно запричитала мать, сразу впадая в свой обычный тон. — Никогда этот мальчишка меры не знает!
К великой досаде Отто, Фрида отдала Фрицу свою долю ванильных пирожных.
— Сильно болит? — спросила мать.
— Да, здорово, — признался Фриц.
Отто хихикал: так и надо этому Фрицу, пусть не дразнит резиновым молотком и не ест так бессовестно пирожные.
— Выпьешь дома ложку рицинки — и все пройдет. Ну, не предупреждала я тебя? А ты — ничего, ничего, и ешь, и ешь — до тошноты.
…Да, будем надеяться, что это надолго, — вслух продолжала Паулина прерванные размышления. — Копить деньги хорошо. Это воспитывает. Кто копит, тот научается считать, научается думать и жить домовито, как полагается семьянину. Я рада за Фриду. Может, все-таки жизнь у них наладится.
Подходя к своей двери, Хардекопфы услышали грохот, доносившийся из квартиры соседей Виттенбринков. Мужской задыхающийся голос кричал: «Дрянь вонючая! Стерва! Вот погоди у меня! Я тебя изукрашу!» Вслед за тем раздался звук пощечины, грохот падающих стульев, столов, звон летящей на пол посуды. Женщина истошно кричала, а потом притихла и только выла и причитала под сыпавшимися на нее ударами.
Фрау Хардекопф хотя и полагала, что этой неряхе не мешало бы иногда всыпать, но Виттенбринк ведь изобьет ее до полусмерти.
— Подлая скотина этот Виттенбринк!
Когда Хардекопф запер входную дверь, Паулина, зажигая керосиновую лампу, сказала со злостью:
— Этому животному я давно подсыпала бы крысиного яду в суп.
Было поздно, и все тотчас же улеглись спать. Грохот в соседней квартире прекратился. Раньше, чем улечься рядом с мужем, фрау Хардекопф на кухне три раза постучала в стену. За этой стеной находилась спальня Рюшер. Рюшер немедленно ответила такими же тремя ударами. Своим стуком фрау Хардекопф как бы говорила соседке Рюшер, которая, несомненно, слышала шум из квартиры Виттенбринков: «Не бойся, Рюшер, мы уже дома!»
Спальни Хардекопфов и Виттенбринков были расположены рядом. Хотя эти старые дома строились еще в ту пору, когда кирпич экономить не приходилось, до Хардекопфов достаточно отчетливо доносилась ночная супружеская жизнь соседей, в особенности, когда супруги, как первобытные богатыри, ворочались на своей кровати.
Едва фрау Хардекопф улеглась, как послышались знакомые звуки: «Меня, наверное, обманывает слух, это же немыслимо, — подумала она. — Только что он тузил ее почем зря, а сейчас…» Она прислушалась, потом подтолкнула мужа.
— Иоганн, Иоганн, — зашептала она, — слышишь? Слышишь?
Старый Хардекопф приподнялся и начал вслушиваться.
— Чего там слушать?
— Не слышишь разве, как эти двое милуются?
— А тебе что, Паулина? Предоставь им это удовольствие.
— Стало быть, ты слышишь?
— А то как же! Знакомая музыка!
— Стало быть, этакое бессовестное чудовище!
Часть вторая
ИСТОРИЯ ОДНОГО ФЕРЕЙНА