Отцы
Шрифт:
Около половины седьмого Рюшер во что бы то ни стало порывалась встать. В Кредитный банк никак нельзя не пойти: там тотчас же на ее место возьмут другую.
— Ты с ума сошла, Рюшер, — обрушилась на нее фрау Хардекопф. — Ты больна, и твое дело — лежать!
— Да, но как же быть с банком?
— Не болтай глупостей. Надо позвать врача. Это самое главное.
Рюшер, обессиленная, опустилась на подушку, не переставая бормотать:
— Банк…. Господин Баумерт… Он сейчас же наймет другую… Только сегодня еще схожу, — молила она. — Мне уже совсем хорошо.
— Рюшер, да ты сама рассуди! — Паулина подошла к кровати соседки
Рюшер во все глаза смотрела на свою энергичную соседку.
— Стало быть, ты остаешься в постели, лежишь спокойно и ни о чем не тревожишься. И не вздумай вставать. Лучше всего постарайся уснуть. Понятно?
Не прошло и десяти минут, как фрау Хардекопф уже мчалась по Штейнштрассе, торопясь на Буршту, где находился Кредитный банк.
3
Вечером, когда все Хардекопфы собрались за столом, мать сообщила, что врач строго-настрого наказал Рюшер лежать и что старший мальчик согласился наконец разносить булочки. О сыновьях Рюшер она говорила с глубоким возмущением. Такое равнодушие! Такая бессердечность! А как они безобразно разговаривают с матерью!
— Попадись они мне в руки, — с угрозой в голосе воскликнула она, — я бы им показала, где раки зимуют! Они бы у меня шелковые были.
— На твоем месте, Паулина, я не вмешивался бы в чужие дела.
— Что? Я просто поражаюсь тебе, Иоганн. В таком случае я молчу, — воскликнула фрау Хардекопф, возмущенная возражением мужа.
— Почему ты так взъелась на детей Рюшер? — В Хардекопфа сегодня словно бес какой вселился. — Младший вполне порядочный паренек. Да и старший не так уж испорчен. В переходном возрасте все мальчики озорничают и грубят.
— Стало быть… Нет, я не нахожу слов, — вспылила фрау Хардекопф. — Так, так, хорошо, защищай в присутствии детей этих болванов!
— Наши дети уже не маленькие!
— Не маленькие, — горячилась Паулина. — Но у каждого своя блажь, свои недостатки. Ты прекрасно знаешь, сколько у нас с ними хлопот. Это мои дети, совершенно верно, но хвалить и превозносить их до небес, — для этого уж, прямо скажу, нет никаких причин. И ты это прекрасно знаешь.
Старик Хардекопф повернулся к сыновьям, которые сидели понурившись и не без интереса прислушивались к спору родителей.
— Дети, — сказал он, — оставьте нас с матерью одних: нам нужно поговорить.
Сыновья вышли из комнаты. В кухне Отто ухмыльнулся и ткнул себя в грудь. Жест этот означал, что разговор родителей, мол, относится, главным образом, к нему. Старший, Людвиг, которому через несколько месяцев должно было исполниться двадцать два года, был бледен и подавлен. Сняв с вешалки фуражку и пальто, он оделся и вышел из дому. Отто еще некоторое время прислушивался к громким голосам, доносившимся из соседней комнаты. В виде исключения отец на сей раз не молчал. Потом и Отто схватил пальто и шапку и последовал за братом.
Фрау Хардекопф оттого так возмущалась упрямством и неблагодарностью рюшеровских ребят, что у нее самой, как ей казалось, было немало причин для недовольства своими старшими сыновьями,
Фрау Хардекопф видела, как сыновья отходят от нее. Это казалось ей черной неблагодарностью, вопиющей несправедливостью. Для того ли она долгие годы, забывая сон и отдых, пеклась о детях, чтобы в один прекрасный день ими завладели чужие женщины, которым они отдадут свою любовь и заботу?
— Чего ты волнуешься, Паулина, мир так уж устроен, ничего не поделаешь. Скажи спасибо, что они еще не вылетели из гнезда. В былое время сыновья, едва оперившись, уже покидали родительский кров, торопились повидать белый свет. В свое время и я так же поступил.
Она и слышать ничего не хотела. Разве теперешнюю жизнь сравнишь с прежней? А главное — женщины стали хуже. Едва ли найдется хоть одна с честными намерениями, все расчетливы, только и думают, как бы обеспечить себя.
Иоганн Хардекопф с усмешкой взглянул на жену. А ведь только вчера ночью она придвинулась к нему, обняла и, словно в глубоком испуге, зашептала: «Иоганн, вот и мне уже скоро пятьдесят стукнет. Мы стареем, Иоганн! Боже мой, у меня это как-то и в голове не укладывается. Мы стареем. Нас уже не слушают, мы никому не нужны. Надо уступать место другим. Ах, Иоганн, нет ничего страшнее старости. Как это страшно!»
Никогда в жизни она не чувствовала себя такой маленькой и беспомощной, такой слабой и растерянной… Она прижалась к его широкой сильной груди и — кто бы поверил? — Паулина плакала, плакала потому, что она уже никому не нужна, что вот-вот надо уступить место другим.
Так и сейчас она совсем пала духом. Иоганн привлек ее к себе.
— Не робей, Паулина, — утешал он ее, — ведь я-то еще с тобой.
Однако в пять утра Паулина вскочила с постели, и нерастраченная энергия по-прежнему била в ней ключом. Когда она пошла будить мужчин, на столе уже стоял дымящийся кофе. Еще не было шести, а она, отнеся чашку кофе больной соседке, не спавшей с четырех часов, уже вышла месте с мужем и сыновьями из дому.