Отдаленные последствия. Иракская сага
Шрифт:
Санчес хмыкнул и подошел, встав между стариком и Приком.
— Матрос Прикквистер, проверьте целостность вверенного вам боекомплекта, — бросил он.
Прикквистер вскочил:
— Есть, сэр!
Но Санчес уже отвернулся от него и встал лицом к старику. Он просто стоял и смотрел, внимательно изучая забитые грязью морщины на его лбу и щеках, грязную льняную повязку на бритой голове, зернышки риса, застрявшие в жидкой бороденке. Старик застыл, не шевелясь, лицо его сморщилось, глаза начали слезиться и часто моргать.
— Забирай свой поганый котел, айрак, и вали отсюда, — тихо приказал
Старик понял. Он наклонился, схватил котел за ручку и, кряхтя, потащил его на свою сторону. Санчес с усмешкой оглянулся на Прикквистера.
— Видишь, матрос — не надо сюсюкать. И тогда они все прекрасно понимают!
Он пошел дальше, попутно зацепив ногой миску, над которой трудился Крейч, и присел возле Гроха. Тот чистил ногти с помощью зубочистки, время от времени вытирая ее о штанину.
— А вы почему не воздадите должное местной кухне? — светским тоном поинтересовался Санчес.
— Я не ем жирную пищу, — сказал Грох. — Хотя мои коллеги это делают.
Он кивнул в сторону. Действительно, китаец и австралиец уплетали плов за обе щеки. Только первый выковыривал из риса мясо и откладывал его, а второй лопал все подряд.
— А не боятся отравиться? — ехидно спросил Санчес.
Грох покачал головой.
— Там нет вредных веществ. Чжоу проверил.
— Вот как? — насторожился сержант. — Это, каким же образом?
— У него есть тесты на все известные яды и химический анализатор.
— Вот как…
Санчес тут же потерял интерес к теме. Он высоко сложил ноги по-турецки, положил голову на руки и смотрел на айраков, которые с каким-то скотским терпением продолжали толпиться здесь, будто с минуты на минуту перед ними начнут разыгрывать представление. Ему даже стало смешно. Он служил в пехоте пятый год, помнил наизусть все учебные базы в Техасе и Калифорнии, каждую щербинку на плацу, каждый скол краски на флагштоке, запах бесполезного пота и гул офицерских вечеринок, и этот жуткий страх, что тебе суждено вечно играть в учебную «войнушку», стрелять по фанерным мишеням и наливаться пивом, пока мир катится в пропасть и кучка бородатых фанатиков прет во все дыры твою страну…
Так же хорошо Санчес помнил и торжественное построение утром 26 октября 2002-го, когда бригадный генерал Монахью объявил о принятии конгрессом разрешительной резолюции о ведении боевых действий в Ираке и скорой переброске в район Персидского залива.
«Наконец-то!» — подумал он тогда. Но потом были еще пять месяцев ожидания, период позорной нерешительности, бесконечных совещаний и переговоров, выяснений отношений между ветвями власти… И массовых протестов, да! Что там говорить про остальной мир, когда сама Америка оказалась разбитой на две части, как старый унитаз. Мать писала ему, что рассорилась с Мелтонами, их соседями и старинными приятелями, потому что мелтоновская дочка Кэрол — красивая девчонка, Санчесу она здорово нравилась когда-то, — обозвала Буша ублюдком, а ее папаша даже бровью не повел.
Предки Мелтонов приехали в Америку еще в конце 17 века, там были герои Гражданской и обеих мировой войн и хренова куча каких-то деятелей, и все они кончали Гарвард, а двоюродный брат Мелтона-старшего заседает в правлении «Саут Юнайтед Банка»… Да, люди с положением, что и говорить. К тому же Мелтоны сделали немало доброго его семье еще в те лихие годы, когда папаша Санчеса сдавал экзамен на американское гражданство: поддерживали их и советом, и деньгами, и связями своими — а как же, они ведь прогрессивные америкосы с годовым доходом в двести тысяч, они протягивают руку помощи несчастным мексиканским иммигрантам, и до чего красиво и элегантно это у них получается! Они хорошие люди, эти Мелтоны, но, видимо, за триста лет здорово обожрались индейками, сосисками и гамбургерами, да. Вот и Буш им уже не по нраву, слишком много в нем калорий и холестерина, а хочется чего-нибудь диетического-экзотического, типа обезжиренного сенатора-демократа Джона Керри…
Ладно, ладно. Мать здорово на них разозлилась, это и понятно. Санчесы, как и большинство иммигрантов, всегда голосовали за республиканцев, за «ястребов», за Великую Америку, в конце концов, именно они и были настоящими патриотами США, куда более преданными, чем стопроцентные америкосы типа Мелтонов. И это уже давно никого не удивляет. Но одно дело наблюдать за этим в мирное время, где-нибудь на пикничке, когда после четвертой банки пива мужики начинают ненавязчиво выяснять, за кого ты отдал свой голос на последних выборах. И другое дело — война…
Совсем другое дело! Взять ту же Фаллуджу: вместо того чтобы сразу отстрелить бошки дюжине мусульманских фанатиков, военные спецы из 82-й дивизии играли с ними в гуманизм и политкорректность, пока весь город не заполыхал, пока американских солдат не стали стрелять в узких переулках, как куропаток. Вот это и бесило Санчеса больше всего. Ведь ответ ясен, как дважды два: айраки уважают только силу, ничего больше. Коварство, обман, жестокость — все принимается, как должное, если ты силен и попираешь своих врагов, а не ищешь их расположения. Саддам как раз такой, потому он и держался здесь так долго, потому и боятся его айраки, и чтут, и поклоняются…
У Саддама нужно учиться, олухи!.. Делай как он, только помножь это на нашу технику и инфраструктуру — весь Ближний Восток к ногтю прижмем, успокоим этих сукиных детей на пару десятилетий. Но все делается как раз наоборот. Трясутся, трясутся, трясутся: ой, а точно ли все вы непременно хотите запустить в нас ядерной ракетой, может, среди вас есть сомневающиеся? Так давайте мы проведем с вами беседу, вдруг кто-то передумает!.. Всем заправляют мелтоны, вот в чем дело. И даже такие, как Мако, слушаются их. Так записано в контракте: надо слушаться, иначе срежут премию. А айраки пялятся на них, страху не зная, как на педрил заморских: во, щас будут нас демократии учить…
— Ага, и научу, — сказал Санчес вслух. — Долго помнить будете, суки.
Грох оторвался от своих ногтей и повернул к нему голову:
— Вы что-то сказали?
Санчес, прищурив глаза, изучал толпу. Солнце уже село, на стенах зажгли факелы. В их неверном свете сбившиеся в кучу люди казалась огромным опасным зверем. Санчесу показалось, что он опять увидел того самого айрачонка с топором — вон, опять в первом ряду ошивается, приключений ищет на свою голову. Сколько ему лет? Шестнадцать? Или четырнадцать? А может, все восемнадцать? У этих зверей ничего не разберешь…