Отдай мне свою молодость!
Шрифт:
Малохай очень обрадовался гостям, велел слугам, чтобы те разместили их на верхнем этаже, подали фруктов, вина и сладких булочек с изюмом, а также принесли благовонные палочки и розовую воду. Все это было доставлено.
Слуги, сгорающие от любопытства, входили к гостям по очереди. Один принес корзину с яблоками, поглазел украдкой па пришельцев — странную пару представляли собой рослый киммериец и маленький кхитаец — и удалился. Но не успел опуститься за ним тяжелый бархатный занавес, как на пороге комнаты робко возник второй — с персиками на блюде и вином в кувшине. Третий слуга
Конану надоело это паломничество. Он схватил слугу за плечо.
— Приходите уж сразу все. Сколько вас тут?
Слуга чуть дернулся, словно пытаясь высвободиться, но хватка у киммерийца была железная, и слуга обмяк.
— Нас, господин? — переспросил он, глупо моргая. — Нас тут... десять. То есть... если считать женщин. А конюхи...
— Никаких конюхов! — велел Конан. — Пусть придут сразу десять слуг. Быстро!
Для внушительности он взревел страшным голосом и выпустил плечо. Слуга мгновенно скрылся. Кхитаец смеялся, беззвучно трясясь и щуря глаза. Он сидел на стопке ковров у стены, под нишей, где стоял медный кувшин — единственное украшение этой комнаты, — и прихлебывал холодное вино из широкой плоской чашки. Конан мрачно сжевал персик, подошел к окну и выплюнул туда косточку.
Тем временем у занавески послышалось шуршание и тихое перешептывание. Конан повернулся в ту сторону и гаркнул:
— А ну, все вошли! Живо!
Слуги один за другим показались в комнате. Конан прошелся перед ними, как полководец перед строем солдат перед битвой.
— Итак, — заговорил он громким, рыкающим голосом, — вы явились сюда для того, чтобы поглазеть на гостей своего господина. На огромного великана и крошечного карлика. Оба — страшные уроды. Так вам сказали? — Он повернулся к слугам, выпучил глаза и оскалил зубы. — Признавайтесь, жалкие недомерки!
Вперед на подгибающихся ногах вышел пожилой слуга в дорогом халате — куда более чистом и новом, чем у Малохая.
— Нет, господин, — заговорил он, кланяясь. — Нам сказали, что к нашему хозяину приехали диковинные чужеземцы.
— Увидели? — вопросил Конан.
— Да, господин, — трясущимися губами вымолвил пожилой слуга.
— Вон отсюда! — крикнул Конан так, что кувшин в нише зазвенел и долго еще не мог успокоиться. Любопытных слуг как ветром сдуло.
Конан обернулся к Тьянь-По, страшно довольный своей шуткой. И тут только он увидел, что ученый кхитаец скорчил невообразимо ужасную рожу, широко растянув длинный рот, сузив глаза и раздув ноздри.
И ученые коллеги с наслаждением погрузились в свои многочасовые споры о сущности времени и способах воздействия на последнее. Малохай полагал, что сумел подобрать состав эликсира, который позволяет изменить состав тела человека настолько, что этот человек начинает жить как бы в индивидуальном времени и поэтому не стареет. Тьянь-По для начала выдвинул множество возражений, основанных на глубоком знании свойств времени. В частности, утверждал кхитаец, время может быть замедлено, но очень ненадолго, на час или два. И состав человеческого тела тут не при чем,
Конан был не в состоянии и нескольких минут выслушивать эти разговоры. Для себя он определял проблему так: толстяк в грязной парче придумал шарлатанское зелье и хочет продавать его подороже, а кхитаец отказывается состряпать для этого пойла паукообразную книгу, которую можно было бы распространять среди глупых шадизарских богатеев...
Конечно, рассуждал сам с собой Конан, надуть здешних толстосумов — святое дело. Но, с другой стороны, у Тьянь-По имелось собственное понятие о чести. И это понятие не позволяло маленькому ученому идти против совести. Он служил науке, как умел, и делал это совершенно честно.
Киммериец счел за благо не вмешиваться в отношения двух ученых мужей. В конце концов, у киммерийца и собственных дел по горло. И первое из них — Акме.
Чем больше он думал об этой девушке, тем больше она его настораживала. А она, как назло, не отходила теперь от пего ни на шаг. Проведя ночь на кухне, у порога комнатки, где спала стряпуха, она выбралась во двор и подстерегла Конана возле конюшни.
— Я еду в город, — предупредил киммериец. — У меня там дела. И мне не нужны провожатые.
— Возьми меня- с собой, господин! — взмолилась Акме.
— Сиди дома! — велел Конан грозно. Он заметил в дверном проеме Тьянь-По, который делал ему какие-то таинственные знаки и усиленно гримасничал, кивая круглым сморщенным в ухмылке лицом.
Киммериец бросил Акме и быстрым широким шагом приблизился к Тьянь-По.
— Что? — спросил он шепотом.
— Важный разговор! — отозвался ученый кхитаец и поднял вверх тонкий палец, измазанный тушью.
Они прошли во внутренний дворик — гордость апартаментов Малохая. Там имелся небольшой сад, за которым тщательно ухаживали, а в центре, орошая зеленую клумбу, бил небольшой фонтанчик,
— Лучшего места для секретов не найти, — молвил Тьянь-По. — Послушай-ка меня, Конан, я наткнулся на очень неприятное дело...
— Куда ни погляди в этой бренной жизни, повсюду отыщется неприятное дело, — заметил Конан философским тоном.
— О! — воскликнул Тьянь-По, изобразив удивление. — Неужто и тебя поразила мудрость высокоученого Лу Ку, который написал в своем трактате «Увядающий цветок»: «Один человек купил обезьяну, чтобы она скрасила дни его старости, — но что же?..»
— К делу! — перебил Конан, которому совершенно не интересно было слушать про кхитайскую обезьяну. — Я хочу выбраться в город. Что ты там обнаружил?
— Мне кажется, ты мог бы помочь мне...
И они углубились в разговор. Поначалу говорил один кхитаец, быстро, отрывисто, нанизывая слово на слово, точно бусинки на нитку, а Конан слушал и делался все мрачнее и мрачнее. Потом Тьянь-По замолчал, и тогда настал черед киммерийца. Он произнес всего одну фразу, но эта фраза заставила Тьянь-по расплыться в улыбке. Ученый похлопал Конана по плечу и быстрыми шажками удалился в дом, а Конан вернулся к конюшне.
Акме все же увязалась следом. Когда он смерил ее грозным взглядом, она украдкой показала ему кинжал, спрятанный в одежде.