Отдайте братика
Шрифт:
– Ну, уж хватит!
Бить по глазам себя Алешина мама не стала, но в ее „хватит!“ было столько ярости, что в момент все исчезло, кроме противного дождя, сквозь который она зашагала еще, решительней и быстрей. Перед подъездом остановилась и решительно и быстро сказала себе: „Все! Чуть оттаю, в ванной окунусь и назад! Там поймут, там все видели... Все! В нашем доме места больше детям нет. И не будет. И всем скажу сейчас, что вычистилась, что чуть долежать надо“. И по животу себя стукнула, чтоб не очень там тюкал, скоро в морозильную ванну. Нет ты уже в
– И вот и мертвые пришли...
Голос, это произнесший, показался совсем уже жутким. Ну, Богомолка!..
„...Не можете творить ничего...“
Не можем! И не хотим!
Дверь лифта с грохотом открылась; перед мамой была дверь ее квартиры.
Мама подхватила Алешу и подняла на руки. Она тоже соскучилась.
– Мама, ты вылечила животик? Братику там хорошо? Мама поставила Алешу на пол, погладила по голове и сказала уставшим голосом:
– Да-да, все будет в порядке. Только придется подождать.
– Да-да, подождать, – это папа подал голос.
Мама отправила Алешу играть с Мишкой, а сама с папой осталась на кухне. Но Алеша не пошел играть с Мишкой, он остался около полуоткрытой кухонной двери. Беспокойство его усилилось, ему вдруг стало холодно до дрожи.
– Ну, – услышал Алеша папин голос.
– Все нормально. Только еще идти придется. Полежать еще придется.
– Что так?
– Да чего-то повредили слегка, осложнение может быть.
– Так чего ж пришла-то, чего туда-сюда ходить. Да еще по такому дождю.
– Сейчас полежу чуток и пойду. По Алешке соскучилась: „И по тебе“, – хотела уж было вот так даже совсем по-боевому соврать. Да язык не повернулся. Вздохнула только.
– Он меня тут замучил, – сказал папа.
– Да, по-моему, он как-то не в себе.
– Не в себе! – передразнил папа, – себе не надо было в живот тыкать.
– А не ты ли говорил, что он забудет.
Они поговорили еще, и тут всплыло то слово, сказанное Хапугой во дворе, которое никак не вспоминалось, но вот прозвучало и сразу стало ясно его страшное значение. И Алеша понял, что произошло что-то ужасное. Судорожным движением руки он толкнул дверь и она шумно распахнулась. Алеша сделал два шага вперед, остановился. Дальше он не мог идти, будто ноги его приросли. Он оцепенело смотрел на маму и наконец сдавленно выговорил:
– Мама, где мой братик?
Мама не узнала голоса своего сына. И лица его. Умоляющее, требующее, кричащее, растерянное, жалкое, с застывшими на выкате глазами, оно совсем не походило на лицо ее сына.
– Эх, Алеша, ну в конце-то концов, – начала было мама, но осеклась. – Да успокойся же ты, да что с тобой?! Ой, ну какое у нас личико страшненькое, ну-ну, все будет в порядке... Ну, давай успокаиваться, все будет в порядке.
– Где мой братик? – тем же голосом спросил Алеша.
– В следующий раз, Алеша. Придется немного подождать.
– Что ты сделала с братиком?
– Я оставила его в больнице.
– Как?! Пойдем за ним, его надо вернуть!
– Это невозможно, Алеша. Да
– Да не в сущности! – закричал Алеша и вырвался из маминых рук. – Не в сущности, он у тебя в животике жил. И ты его бросила! Я... я бабушке скажу.
– М-да, – ухмылисто сказал папа, – бабушки наши, если общим счетом, штук пятнадцать таких братиков, того...
Алеша этого не понял, он крикнул:
– Я сам за ним схожу, я приведу его! А вы... вы – обманщики!
И Алеша выбежал из квартиры, дверь была прикрыта, но не захлопнута. Мама хотела остановить его, но папа остановил маму:
– Не трогай. Проветрится, остынет. Его погода. Дальше двора не уйдет, тем более он медведя взял, выговорится ему и остынет... Итак, общее собрание закончилось резолюцией, что мы обманщики. Выносить на голосование или будут другие предложения?
– Других предложений нет. А все-таки сходи за ним.
– Угу, – сказал папа и не двинулся с места.
– Вот еще! – досадливо проговорила мама. – Еще и Алешкиных истерик не доставало.
– Есть такая известная хамская шутка, – сказал папа, отхлебывая очередную порцию сокровища, – сделавши аборт, по волосам не плачут.
– Не поняла.
– Хм, ну вас же бреют.
Мама брезгливой гримасой окатила папу:
– А ты еще и шутник.
– Это не моя шутка.
– Ладно, пойду в ванную и назад – долеживать.
Алеша бегом спустился по лестнице и, оказавшись на улице, остановился. Шел дождь, который он любил, на безлюдной улице пузырились лужи, сквозь темные полосы дождя чувствовался замечательный запах земли и цветов. Но ничего не радовало, ничего этого не замечалось им.
Найти и вернуть братика! Как мама могла оставить его там?! Он обязательно найдет сейчас эту улицу с непонятным названием „Элеваторная“. Он стал быстро и с жаром объяснять Мише, что это совсем не страшно идти искать эту больницу, обратно они пойдут уже с братиком и мама обрадуется и больше не будет его оставлять, ведь он такой маленький, его нигде нельзя оставлять, он должен жить дома с Алешей, мамой, папой и Мишкой...
Он шел сквозь дождь напрямик и все говорил и говорил неумолчно Мишке про братика. И слезы текли по его мокрым щекам. Несколько раз он падал и Мишка говорил при этом свое бодрое, басистое „р-га“. Алеша поднимался, снова прижимал к себе намокшего, грязного, тяжелого медведя и шел дальше. Долго он так шел, пока не услышал голос, похожий на голос его Мишки:
– Эй, малыш, ты заблудился? Ты где так вывозился?
Алеша остановился и увидел сквозь слезы и дождь несколько человек с кружками, полными желтенькой вонюченькой жижицей, ничем не отличающейся от папиного сокровища. Они стояли под навесом и с удивлением и участием смотрели на Алешу.
– Я не малыш, – сказал Алеша, – мы с Мишей за братиком идем.
– Да иди сюда под навес. За каким братиком в такую погоду? Ты ж продрог весь, ну-ка, иди сюда быстро.
И дядя с кружкой сделал шаг к Алеше. Алеша отступил назад, замотал вправо-влево головой: