Отдайте братика
Шрифт:
– А нищие духом – блаженны!.. Бабка Аня тут плешь проела... А телефон сегодня – расшибу!..
Грохнула дверь. Вздохнула шумно мама. Очень непонятно-неприятное лицо было у нее при этом.
– Мама, а мы нищие духом? – спросил Алеша. И добавил:
– А каким духом? Духами?
– Духами мы не нищие! Духов у меня полно, на работе дарят.
Деньгами мы нищие, за детсад твой, вон, платить нечем. А духа этого, духовного у нас навалом, девать некуда...
– Так это какое такое духовное?
– Ну это... Давай
– А ты с тетей Валей про Санту с Барбарой?
– Да.
– И это тоже духовное?
– И даже очень.
– Так, если, нищие духом блаженны, так... выкиньте все это, а? И политику и Санту с Барбарой, а? И будем блаженны. Ведь „блаженны“ это хорошо? Баба Аня говорит...
– Хватит мне про бабу Аню!
Дорога в детский сад и обратно также была насыщена вопросозакидательством.
– Мама, а зачем ты тогда свечки ставила, если говоришь – глупость?
– На всякий случай.
– А зачем делать глупость на всякий случай?
– Вон, гляди, вон дятел на березе...
– Мама, а кто такой Никола?
– Дед такой бородатый, умер давно.
– И Алексей человек Божий тоже умер?
– Умер, умер.
– А зачем им свечка от нас? Разве мертвым что-то нужно? Баба Аня говорит, что они живые:
– Вон, гляди, какая птичка.
– А откуда птички?
– Из яичек?
– А яички?
– А яички из птичек!..
– Мама, а как сокровище на небесах собирать?
– Да не знаю я, Алексей. Не-з-на-ю! На земле-то, вон, на хлеб не соберешь, а чего уж про небеса-то...
– Так там же написано, на стенке той: „Не собирайте на земле...“
– А где собирать?! – мама остановилась и за руку резко дернула Алешу. – Жрать нам где хочется?! На земле хочется! А про небеса я ничего не знаю!
– А ты спроси.
– У кого? У бабы Ани?
– Нет. У Николы и у Алексея, Божьего человека. Баба Аня говорит, что они на небесах, значит знают.
– Ну и как же мне их спросить? Вот сейчас встать и проорать небесам, что ли?
– А давай попробуем!
– Так, хватит, пошли. Давай быстрей...
Рос, набухал ком-плод заскакивания „на всякий случай“, сгущал и без того нелегкую семейную атмосферу, но вдруг вспыхнувшее известие о братике прекратило набухание и вообще все далеко отодвинуло.
Игры Алеши тоже носили странный характер. В машины он вовсе не играл, да и вообще ни во что он не играл, кроме своего медведя. Он вел с ним нескончаемые беседы, чему-то обучал его, водил его за лапу, сажал туда-сюда, а то и просто сидели они друг против друга и смотрели друг на друга. Однажды, застав их при таком переглядывании, мама заметила слезы на глазах сына.
– По-моему он своего медведя считает по-настоящему живым, – сказала
Папа, не отвлекаясь от своей жизни, пожал плечами и сказал, что все мы когда-то неживое живым считали и что это пройдет. Еще много всяких разных странных мелочей замечала мама за Алешей, так, хоть и не было у него никакого слуха, как-то (опять же нечаянно) обратила она внимание на лицо Алеши, когда он слушал из трехпрограммника „Рассвет на Москве-реке“ Мусоргского. Он приник к репродуктору и ничего вокруг не видел и не слышал, кроме солнца над Москвой-рекой и тишины вокруг нее, не видел он и подсматривающей мамы. После мама сказала папе:
– Мне показалось, но что-то видел, что-то им самим выдуманное.
Мне бы очень хотелось знать, что именно.
В промежутках между собственной беготней и командой „давай быстрей“ сыну мама задерживала иногда на нем свое внимание.
– А мне бы очень не хотелось знать, – сказал папа.
Его мысль прямая, как прямая линия, не собиралась отвлекаться от течения своей жизни; он решил сразу, что увиденное мамой есть тоже ею выдуманное. Да и вообще все это чепуха, даже если и так, ну слышит и слышит. Все в любой музыке слышат чего-то свое придуманное, было бы чего и чем придумывать.
Все последующие дни после радостной вести, после папиного „будет“, Алеша досаждал родителям вопросами о братике и совершенно не чувствовал в их ответах мрачной насмешливости и не видел их переглядываний и качания головами. Естественно, что все потуги родителей переключить внимание Алеши на что-то другое ни к чему не привели.
И вот, пожалуйста, животик у мамы заболел! В то первое утро без мамы, когда тревога и беспокойство поселились в его душе, он наотрез отказался идти в детский сад.
– Буду ждать маму.
– Я тебе сказал, что мамы три дня не будет!..
Но никакие папины вразумления, угрозы и шлепки, не помогали. Алеша уперся, насупился и только твердил:
– Не пойду. Буду ждать маму.
„Все-таки он точно, что – ненормальный“, – зло подумал папа, однако ясно ему было, что только связав Алешу и в мешок его запихнув, можно будет доставить его в детсад.
Пришлось смиряться и срочно вызывать бабушку номер два, мамину маму. Лишней мороки от общения с бабой Аней, его мамой, теперь просто бы не выдержал. Бабушку Алеша встретил все тем же:
– Бабушка, у меня братик будет!
Бабушка же, вместо того чтобы порадоваться, стала нудно внушать ему, что он ослушник, что он плохо ведет себя и что мама будет очень недовольна. Бабушка номер два взяла твердую линию не слышать ничего, что говорил Алеша о братике. И свернуть ее с этой линии было так же невозможно, как Алешку со своей. Так, взаимно не слыша друг друга, пообщались они и пошли гулять.
– Ле-ешик, опять ты этого медведя берешь. Его уже выкидывать пора, стыдно с таким на улице появляться.