Отдаю себя революции...
Шрифт:
В централе наряду с политической велась большая общеобразовательная учеба. Жажда знаний у нас, рабочих, была огромная. Хотелось знать все: и что на небе, и что под землей, откуда произошел человек, и как живут люди в разных странах. Мы хватались за одну книжку, за другую, за несколько книг сразу. Со всеми неясными, волнующими вопросами шли к Арсению, и он никому не отказывал, терпеливо выслушивал каждого, разъяснял, советовал, подбадривал».
А кроме того, Фрунзе в тюрьме сам много занимался, в частности изучал иностранные языки, философию, право, поддерживал тех, кто падал духом, наставлял, как следует вести себя на суде, он был старостой среди заключенных и смело защищал их права.
Без малого год судебные власти готовили процесс. Фрунзе, как и его
Фрунзе и в этой обстановке проявил поразительное самообладание. От прошения о помиловании отказался. К удивлению тюремщиков, смертник потребовал самоучитель английского языка. В его камере появились книги по политической экономии, праву, томики Пушкина, Гоголя, Толстого, Чехова, Чернышевского, Мечникова, Байрона, Ибсена. Потребовал также фотографа — надо было отослать последний снимок матери.
А на воле началась борьба за его спасение. В защиту пламенного революционера выступили профессора и студенты политехнического института, адвокаты. Известный всей стране профессор М. Ковалевский вместе с историком Дьяконовым и правоведом Гамбаровым экстренно созвал ученый совет Петербургского политехнического института, на котором было принято решение: «Просить господина директора ходатайствовать перед господином командующим войсками Московского военного округа об оказании милосердия и дарования жизни г. Фрунзе».
Защита обратилась через газету «Слово» к депутатам Думы с призывом потребовать пересмотра дела Фрунзе. На эту публикацию обратил внимание В. Г. Короленко. В своей гневной статье «Черты военного правосудия», опубликованной в 1910 году в редактируемом им журнале «Русское богатство», он клеймил судебный произвол и царящую в стране атмосферу террора, когда «виселица не дремлет». Непосредственно о Фрунзе Короленко писал: «26 января 1909 года временный военный суд во Владимире приговорил М. В. Фрунзе к смертной казни за покушение на убийство урядника. Свидетель, оговоривший первоначально Фрунзе, затем дважды у следователя отказался от этого оговора, прямо заявив, что действовал под влиянием испуга (урядник доставил его из Шуи во Владимир на свой счет и лично привел его к прокурору Владимирского окружного суда). Целый ряд очевидцев удостоверил, что Фрунзе в течение трех дней (во время покушения) был в Москве. Защитник приговоренного уверен в судебной ошибке и обратился к депутатам с просьбой ходатайствовать о пересмотре дела… Что случилось потом с Фрунзе?»
Что случилось с Фрунзе? — этот тревожный вопрос задавали тогда многие, и в особенности рабочие Иваново-Вознесенска, Шуи. Вместе с тревогой ширилась и борьба в защиту Фрунзе.
Сам приговоренный особых надежд на спасение не питал, хотя и отчаянию не предавался. Спустя два месяца и десять дней после вынесения приговора, глубокой ночью, когда обычно уводят на казнь, у камеры смертников тюремщики загремели ключами и выкрикнули его имя…
Об этом эпизоде Михаил Васильевич оставил такое свидетельство: «Мы, смертники, обыкновенно не спали до пяти утра, чутко прислушиваясь к каждому шороху после полуночи, то есть в часы, когда обыкновенно брали кого-нибудь и уводили вешать. 6-го апреля 1909 года… приходит надзиратель в камеру и говорит: „Фрунзе, в контору!“ Это обычная шаблонная формула, с которой обращались к смертникам, приходя за ними. Конечно, у меня не было ни одной секунды сомнения, что меня ведут на казнь. До того как позвали, было мучительно. Теперь сама смерть была уже не так страшна. Я великолепно помню это состояние. Выхожу из камеры, кричу: „Товарищи, прощайте! Меня ведут повесить!“ Помню невероятный шум тюрьмы. Приходим в тюремную канцелярию. Вдруг подходит адвокат и говорит: „Михаил Васильевич, приговор отменен“. Я думаю: „Зачем человек обманывает меня, чего успокаивает? Я вовсе этого не хочу и нисколько этому не верю“. Только когда стали снимать с меня кандалы, я понял, что могу еще жить».
Но и на этот раз дело не было прекращено, а направлено на пересмотр и доследование. Через три месяца Фрунзе получил новый обвинительный акт по делу Иваново-Вознесенского союза РСДРП. За то время, что он томился в тюрьме, было произведено несколько арестов. По новому делу обвинялось 38 человек, активных подпольщиков «ситцевого края». Власти стремились всех обвиняемых засудить как можно строже. Поэтому с подготовкой процесса не торопились. Дважды подсудимым вручалось обвинительное заключение. Суд начался лишь в феврале 1910 года, через год с лишним после того, как Фрунзе был вынесен смертный приговор.
И опять дело слушалось в военном суде. А это значило, что на какое-либо снисхождение рассчитывать не приходилось. Фрунзе и его друзья отлично понимали, какая опять нависла угроза.
По делу «тридцати восьми» Фрунзе приговорили к четырем годам каторги. Но ему предстояло еще предстать перед военным судом, который должен был вновь слушать дело о покушении на урядника Перлова.
Защиту взял на себя сочувственно относившийся к революционерам адвокат Б. М. Овчинников, уже однажды добившийся отмены смертного приговора, вынесенного Фрунзе и Павлу Гусеву. Основные обвинения были убедительно опровергнуты и в ходе данного слушания, но суд снова приговорил Фрунзе и Гусева к смертной казни через повешение.
Повторный смертный приговор вызвал возмущение передовой общественности. Однако надежд на спасение стало еще меньше, чем раньше.
О том, как вел себя Михаил Васильевич после вынесения ему повторного смертного приговора, трогательно рассказал адвокат Овчинников. «Бесстрашное мужество Фрунзе было прежде всего спокойным… Маленький штрих: целых два месяца Фрунзе после второго смертного приговора просидел в камере смертников, ожидая, может быть, при каждом рассвете стука в дверь. Трудно было… передать через эти глухие стены утлую весть надежды и ободрение. И за эти два месяца Фрунзе не поседел, не сошел с ума, а… изучал итальянский язык. Притом с ограниченными пособиями: в камеру разрешили передать две библии — на русском и итальянском языке. Узник загрузил свое время и внимание сложным процессом сравнительного изучения, выводя из „священного текста“, при знании уже латинского и французского, грамматические и синтаксические правила итальянского языка вместе с богатым знанием слов…»
Как бы ни был мужествен и стоек человек, а два смертных приговора подряд могут сломить даже самого сильного. Два месяца в камере смертников по ночам гремели засовы и кого-то уводили на казнь.
Два месяца мучительного ожидания самого страшного. Нервы были натянуты до предела. И даже для Фрунзе эти дни едва не кончились трагически.
Никакой надежды на отмену смертного приговора он теперь не питал. Возможность побега исключалась полностью. И вот по всем приметам подошел роковой срок, наступила та последняя ночь, с окончанием которой предстояло распроститься с жизнью. А ведь прожито всего лишь двадцать пять лет! В последнюю минуту узник решает во что бы то ни стало вырваться из рук палачей, не дать себя повесить. Но как?.. Он надумал покончить с собой. Пусть смертельные враги обнаружат его холодный труп.
Внимательно обследовал камеру и к своему удовольствию (хотя какое уж тут может быть удовольствие, но Фрунзе так именно впоследствии и говорил — «к своему удовольствию») в углу печки обнаружил здоровенный гвоздь, какой и был нужен. Веревку можно приготовить из простыни. Он уже оторвал несколько полосок и начал плести… Но в это время загремел замок.
Неужели так и не удастся миновать петли палача? К счастью, на пороге камеры оказался не палач, а адвокат Овчинников. Он принес благую весть — смертный приговор заменен шестью годами каторги.