Отдел «Массаракш»
Шрифт:
Такое тоже не забывается.
Облом выплюнул обслюнявленный кончик цигарки и вдруг увидел напарника, бредущего через плац.
Нога за ногу, массаракш! А я его дожидаюсь, все глаза проглядел. Массаракш и массаракш!
Птицелов хоть и был голоден, не спешил в казарму. Беседа с штаб-врачом не выходила у него из головы. Сегодня господин Таан был как-то особенно разговорчив. И грустен. Странное сочетание, если подумать. Обычно грустные молчаливы. Хотя много ли Птицелову доводилось видеть грустных людей? Мутантов, да. Мутанты, они по жизни обиженные. На всех и вся. На Мир, на солдат, на соседей, на родителей, на детей,
А вот случай господина Таана сложнее. Птицелову не хватало ни опыта, ни знаний, чтобы разобраться в случае господина Таана. Штаб-врач не врал, не таил в себе что-то, не предназначенное для посторонних. Птицелову казалось, что у господина Таана не было даже мелких грешков, которых полным-полно у любого смертного. И тем не менее святым штаб-врача язык не повернется назвать. Любил он и выпить, и в картишки с господами офицерами перекинуться. Но при этом отличался от них чем-то неуловимым, какой-то запредельной серьезностью во всем, что касалось дела. Не было в нем этого пренебрежительно-ироничного отношения ко всему в Мировом Свете, присущего гарнизонной элите.
А больше всего Птицелова подкупало, что не было в господине штаб-враче Таане настороженно-брезгливого отношения к мутантам. Ведь мутант — не человек по определению. Вешать мутантов запрещено, но плюнуть вслед и суеверно омахнуть лоб растопыренной пятерней, чтобы удача не покинула, — в порядке вещей. Отказать мутанту в положенной по закону помощи нельзя, донесут доброжелатели, вовек не отмоешься, но вывесить на дверях злачного заведения табличку «Не для мутантов» — в порядке вещей. Не принять на работу с перспективой получения вида на жительство в центральных районах невозможно, но не выдавать этого «вида» под разными предлогами — в порядке вещей.
Так вот, к штаб-врачу Таану все это не относилось. Он ни словом, ни тем более делом не показывал Птицелову, что относится к нему как к недочеловеку. Скорее — как к ребенку, которого еще многому нужно научить, но ведь Птицелов в сущности и был ребенком. Беседы их с врачом проходили по-разному. Птицелов чаще всего рассказывал о том, что пережил и видел. Господин Таан — о Мире, его прошлом и настоящем, о мирографии и истории, о диковинных существах, что обитали в нем в далеком прошлом, и не менее диковинных существах, обитающих в нем сейчас. Когда штаб-врач говорил об этом, глаза его сияли, как два Мировых Света, а речь становилась плавной и гладкой, будто Таан читал в открытой, но невидимой для Птицелова книге. И это продолжалось у них из вечера в вечер, до сегодняшнего дня.
Сегодня разговор получился особенным. Господин Таан эту особенность никак не обозначил, но Птицелов ее почувствовал. Наверное, потому, что штаб-врач был особенно грустен. Началось с того, что Таан попросил Птицелова снова рассказать о себе: от момента, когда он, Птицелов, остался сиротой, и до того, как увидел на берегу реки железную птицу. Слушал внимательно, задавал вопросы. Иногда странные, вроде: почему Неназываемых так называют? Решил зачем-то проверить Птицеловов дар распознавать ложь. И тоже как-то странно. Сказал: «Мир представляет собой поверхность огромного шара, без всякой опоры висящего в пустоте». И не соврал ведь! То есть Птицелов почувствовал, что господин штаб-врач верит в это искренне, нисколько не сомневаясь в истинности этого более чем сомнительного
Птицелов вспомнил слова Колдуна о множественности Мировых Светов, рассеянных в пустоте, и собственную умозрительную картинку вывернутого наизнанку сыра. Прямо как в песне, которую в казарме напевали дэки: «Эх, массаракш, массаракш, еще много массаракш…».
Все эти песенки, картинки, туманные прорицания Колдуна — что они объясняют в Мире? Да почитай что ничего. Даже железных птиц с коричневыми пилотами. Подумаешь, пришельцы из другой дырочки в толще сыра! Ведь сказано же в книгах, что в толще земли есть обширные пустоты, заполненные расплавленным камнем. А значит, могут быть и тоннели между мировыми пузырями, сквозь которые железные птицы проникают в наш Мир! Спросить об этом у господина Таана? Не стоит, пожалуй. Он и так вон печален сегодня. Как будто вынужден вести эту беседу с мутантом не по своей воле, а по чьему-то приказу. Не напрасно всю дорогу Птицелова не покидало ощущение, что при разговоре присутствует кто-то третий — невидимый, но могучий, вершитель судеб.
Но больше всего Птицелову запомнилось окончание разговора с господином штаб-врачом.
«Должен тебе признаться, дружище, — сказал Таан, — что в последнее время активно хлопочу о твоем переводе в Столицу…»
«Меня? В Столицу?! — не поверил Птицелов. — Без вида на жительство?!»
«Это труднее всего, — отозвался штаб-врач. — Бюрократия страшная, такая при Отцах и не снилась… На ключевых постах сидят отъявленные генофобы… Ну те, которые мутантов ненавидят… Они цепляются к каждой закорючке в бумагах. Дело движется, но медленно…»
«Да уж, — ухмыльнулся Птицелов. — Вот если бы вы, господин штаб-врач, написали прошение о моем повешении, тогда да, тогда дело бы двигалось гораздо быстрее…»
«Шутишь? — невесело улыбнулся Таан. — А мне не до шуток… Но, слава Мировому Свету, я нашел одно ведомство, которое может быть заинтересовано в сотрудничестве с тобой, Птицелов…»
«Медицинское? — спросил Птицелов. — На нарах поговаривают, что столичные врачи набирают мутантов-добровольцев для проведения опытов…»
«Да, есть такое дело, — грустно покивал господин штаб-врач, — но ведомство, о котором я говорю, занимается не медициной, а некоторыми фундаментальными научными проблемами… Я не могу тебе объяснить толком, чем именно. Не компетентен…»
Соврал! — удивился Птицелов.
«Главное, они могли бы предложить тебе хорошую работу, — продолжал господин Таан, не замечая смятения, отразившегося на лице мутанта, — место в общежитии при своем институте, хороший оклад… Говоря коротко, сегодняшний разговор я записывал на магнитную ленту…»
А вот теперь не соврал!
«Пленку эту я передам в то самое ведомство, куда, кстати, уже отправлял твои ментограммы, — воодушевился штаб-врач. — И если там примут положительное решение, то готовься к переезду, господин Птицелов!»
— Жри, жри, Птицелов, — приговаривал Облом. — Наводи тело.
Птицелова не нужно было подгонять, он сметал кашу с проворностью кочегара у паровозной топки. Каша была еле теплой, жирной и пересоленной, но выбирать не приходилось.
Набив брюхо и утолив жажду чаем, Птицелов почувствовал неодолимую дремоту, но Облом был беспощаден.
— Э! Э! — крикнул он. — Погодь спать… Кто за тебя посуду будет мыть? Неизвестный Отец?!
Птицелов осоловело воззрился на напарника. Некая неясная мысль возникла в дремотном сознании мутанта, но не успела оформиться.