Отдел «Массаракш»
Шрифт:
Скользили по воде лучи прожекторов, грохотали выстрелы. Охранники честно отрабатывали свой хлеб. Но попробуй, попади в стремительную тень, что мчит, как торпеда, под гладью ночной реки.
Упыри утащили всего трех дэков и трех охранников. Долго еще звучали над ночным лесом крики обреченных. А остальные решили, что легко отделались.
Начался третий день пути.
…Леса да развалины справа и слева. Развалины да леса. Чем дальше на юго-запад, тем живее и зеленее лес. Тем выше деревья, тем страстней обвивают лианы и плющи оплавленные железобетонные конструкции теперь уже непонятного назначения.
Несколько раз баржа проплывала
Наверное, какой-то неисправимый романтик эпохи рассвета Империи дал Голубой Змее такое название. А она, река, и есть змея — серо-зеленая, ядовитая. И плывут ныне по ней трупы отравленных животных. В этой воде выживали лишь гигантские рыбы: усатые и черные, как смола; от головы до хвоста в половину баржи длиною. Они тыкались в борта тупыми мордами — или из любопытства, или им не нравилось, что ржавая посудина на допотопном атомном движке вторглась на их территорию. Делинквенты тогда ругались и охали, охранники палили по воде и тоже ругались.
Чем дальше баржа продвигалась на запад, тем больше живности стало встречаться на берегах. Была она зубастой и привычной к радиации. Огромные крысы без страха кидались в воду, переплывали Голубую Змею от берега до берега. На водопое показывались бронированные многоглазые вепри. Гудели и бесновались в зарослях тростника насекомые-переростки.
И тепло становилось. С каждым часом — теплее и теплее.
Птицелов обычно проводил время на носу баржи. Свесит ноги за борт и глядит на плавный подъем реки. И на живность клыкастую посматривает. Каждому дэку выдали по вышедшему из копировального аппарата экземпляру «Краткого определителя флоры и фауны в рисунках» за авторством профессора Шапшу, но на убогих иллюстрациях не было и половины тех тварей, что высовывались из джунглей. Словно этот профессор Шапшу в другом мире жил. Например, в том, откуда прилетают железные-живые птицы…
— Довоенное издание, — пояснил Облом. Он подсел к Птицелову, подложил под зад пресловутый «Определитель». — Бедняга Шапшу… Знал бы, какой зверинец дожидается его описания в активных джунглях, так может и не повесился бы в камере.
— Что ты бормочешь? — без особого интереса спросил Птицелов. — Тебя послушаешь, так ты в Отечестве каждого гада знаешь.
— В бывшей Стране Отцов — может быть, — согласился Облом. — В Отечестве — нет. Слушай, а ты чего в ботинках сидишь? Давай снимай! Пусть грибочки на пятках воздухом подышат! Все и так знают, что ты — мутант. Снимай, не то спаришь конечности!
Сам он для примера постучал босой пяткой по ржавой обшивке.
Зарокотало вдали, загудело. Птицелов встрепенулся, испуганно уставился на небо: не расползаются ли по нему чернильные кляксы?
— Ты чего глазами задергал? — удивился Облом. — Это же — вертолеты! Ты вертолетов никогда не видел? Вот деревня, хата с краю! Привыкай!
Вертолеты пронеслись над баржей, и все, кто находился на палубе, на какое-то время одурели от воя двигателей и грохота винтов. Птицелов вскочил на ноги, ему стало настолько не по себе, что он готов был броситься за борт — щучкой в тухлую воду Голубой Змеи.
Такого он действительно никогда не видел.
Сначала на малой высоте прошли две черные и узкие, точно лезвия ножей, машины. Глядели вперед стволы скорострельных пушек, в боевой подвеске ждали своего часа ракеты «борт-поверхность». Несомненно, это были хищники неба.
Затем над рекой появились гиганты — два двухвинтовых вертолета. Они тащились медленно, неуклюже, их окрашенные в защитный цвет корпуса стонали от нагрузки: к вертолетам на паутине тросов было подвешено нечто решетчатое.
Облом вытянул руку вверх, заговорил что-то, распаляясь с каждым словом. Но Птицелов его не слышал. К нему вернулся слух, только когда вертолеты исчезли за плавной волной горизонта.
— Наши! — кричал кто-то в истерике. — Жги-гуляй, братва! Наши идут! Жги-гуляй, врагу наподдай! Ура, братва!
Кто-то запел «Боевую гвардию», тут же началась потасовка, и охранникам пришлось палить в небо.
— Ты чего, мутоша? — Облом встряхнул Птицелова за плечи. — Совсем худо, да?
Птицелов отстранил домушника. Облом понял, что молодой делинквент пытается уяснить что-то важное для себя. Старается, скрипит извилинами, да только все тщетно. Знаний мало, и не структурированы они, опыта не хватает… да и какой у него мог появиться опыт — в радиоактивных развалинах? Как крыс готовить на костре, разве что.
— Железные… птицы? — выдавил наконец Птицелов.
Вертолеты на самом-то деле не очень походили на железных птиц чужаков. Скорее — на железных стрекоз.
— Да ну тебя, идиот! — Облом оскалился. — Вчера с пальмы спустился, мутоша?
К ним подошел седовласый дэк по прозвищу Фельдфебель. Высокий и статный, он всегда вел себя с особым достоинством, будто бы по сей день носил черный мундир с унтер-офицерской шнуровкой.
— То вертолеты «Гнев» и «Тайфун», — пояснил он. — Приняты на вооружение во время второй пятилетки правления Неизвестных Отцов. Успешно проявили себя в последней хонтийской кампании…
— Пшел вон! — бросил Облом.
Фельдфебель не понял.
— Проваливай, отцовская подстилка! — Облом принялся размахивать маленькими и совсем не внушающими опасения ручонками.
— А у нас в Береговой Охране тоже интересный случай был, — вдруг подал голос дэк, что сидел неподалеку.
Птицелов, Облом и Фельдфебель обернулись: Рубанок редко что-то рассказывал. Наверное, потому, что всем и так было известно о его прошлом. Пилот, сбитый над территорией Хонти. Угодил в плен, бежал, в одиночку перешел через хребет Большого Седла. В Стране Отцов обвинен в шпионаже и сослан на лесозаготовку, где заслужил свое прозвище. После революции условно реабилитирован, переведен в делинквенты. Имеет право переселиться в центральные районы, если выдюжит три года на раскорчевке. А он наверняка выдюжит, такие в огне не горят.
— Железные птицы, говоришь… Что ж. Может быть. Устами мутанта, как говорится… Был я в патруле, шел над побережьем Земли Крайних. Штурман дает мне азимут, сообщает — мелкая метка у них засветилась на «искалке». Подозревают, что перископ это. Я меняю курс, включаю эхолот, перехожу на низкую. И вдруг на эхолоте прямо буря какая-то. Все рябит, стробирует — все равно что накрылся прибор. Сбрасываю я скорость, хочу своими глазами посмотреть, что же там подо мной, кроме льдин? Море вдруг вспухает! Перед носом вертолета проносится что-то вроде живое, но блестящее, как начищенная латунь… Ну я тогда подумал, почти как и ты. Дракон, подумал. Местные племена чучуни, например, до сих пор верят, будто в их заливе дракон живет. А потом гляжу и понимаю, что это никакой не дракон, аэроплан неизвестной конструкции. Ни у кого таких нет. Даже у островитян нет.