Отдел
Шрифт:
— Подержи пока, — Игорь Васильевич сунул в руку Игоря непонятный крохотный обломочек, остатки же таблетки бросил на пол и растер подошвой ботинка, как будто гася окурок. — Я пока за водой схожу.
— Да какая тут вода? — Игорь сомневался, что вообще почувствует таблетку во рту, что она растает, прежде чем провалится в пищевод.
— Тогда глотай, — приказал Игорь Васильевич.
Игорь забросил кусок таблетки в рот и проглотил, Игорь Васильевич подтянул к себе журнальный столик и присел на него, как на табурет, прямо напротив Игоря. На манжете куртки Игоря Васильевича Игорь увидел короткий, тонкий светлый волос, блеснувший в свете лампы. Видимо, таблетка еще не подействовала,
— Никогда ничего не меняется, — сказал Игорь Васильевич прямо в лицо Игорю.
— Ты меня что, гипнотизировать собрался? — спросил Игорь, пытаясь уловить момент, когда начнет действовать чудо-препарат.
— Нет, — сказал Игорь Васильевич, — хочу просто прояснить некоторые моменты недопонимания.
— Охренеть, — сказал Игорь. — Это не недопонимание называется, это называется полным неприятием. Меня коробит, что мы людей убиваем, ладно людей, мы женщин и детей убиваем, это не недопонимание.
— А что тебя смущает? — спросил Игорь Васильевич. — Ты каждый день своим бездействием убиваешь кучу людей, в том числе и детей. Ты когда новость слышишь о том, что какому-то ребенку нужна операция, ты же не бросаешься продавать квартиру, чтобы оплатить ему какое-нибудь многомиллионное лечение. Ты же не везешь сюда партию африканских детей, чтобы спасти их от голода и жажды. Ты даже ни одну семью беженцев не приютил. Если бомжа видишь на улице, ты отворачиваешься и радуешься, что это не ты. Когда где-нибудь на Кавказе громят квартиру и говорят в новостях, что уничтожено еще сколько-то террористов, ты просто веришь, что уничтожены именно террористы, а когда расстояние между тобой и реальной угрозой сокращается чуть ближе, чем лента новостей в интернете, ты вдруг начинаешь о морали говорить и о душевных терзаниях.
— И в чем, интересно, заключается угроза национальной безопасности от женщины и ребенка?
— А тебе Сергей Сергеевич, твой непосредственный начальник, запретил об этом знать, для твоего же собственного блага, — сказал Игорь Васильевич. — Я еще с советских времен на отдел иногда работал. Я сам сторонник того, чтобы люди с самого начала знали, во что они ввязываются. Эсэс всегда против. И каждый раз у какого-нибудь оперативника наступает этот момент, когда он без правды как бы уже не дееспособен. И каждый раз Сергей Сергеевич раскрывает карты, а потом от команды не остается и следа, потому что кто-то устраивает стрельбу, кто-то душит свою семью подушкой и рубит топором, а сам выбрасывается в окно, кто-то просто сбегает в какую-нибудь деревню, так что хер его найдешь. Радуйся своему неведению и муками совести, потому что это очень хорошо, мучиться угрызениями и ничего не знать. Но, вообще, да, нужно сообщать людям с самого начала, и если с тобой не получится, и опять вся команда накроется медным тазом, а мы с Эсэсом в живых останемся, то, я думаю, стоит открываться людям сразу, чтобы они или сразу думали, что мы сумасшедшие, и уходили — или уж оставались, но знали зачем.
— У тебя детский волос на рукаве, — сказал Игорь и показал пальцем на манжет Игоря Васильевича.
— И что? — Игорь Васильевич равнодушно сдул волос, как будто это был волос после обычной стрижки. — Я разрыдаться должен? Набрать в колбочку от таблетки слез невинного ребенка и носить на шее как вечное напоминание неизвестно чего?
Игорь Васильевич наклонился к Игорю и сказал:
— Если хочешь знать, будь твой сын на месте этого ребенка, я бы ему совершенно так же голову бы на бок свернул, а потом бы его труп отодвинул ногой от двери, чтобы он не мешался.
Игорь прислушался к себе, оценивая такое заявление, но ничего не почувствовал, ни ярости, ни страха — ничего. Как и обещал Игорь Васильевич, Игорь был так спокоен, как не был спокоен никогда в жизни, даже в раннем детстве все его существование сводилось к боязни быть плохим в глазах родителей, дискомфорте от поведения каких-то более живых одноклассников, причем его не задевали, нет, но ему было неловко от того, что он не может заступиться за кого-нибудь, кого задевают. Удивляясь такой внутренней гармонии, недоступной ему настолько, что самого Игоря как бы вытеснило из тела этой гармонией и он увидел себя как бы со стороны, Игорь воткнул в ногу Игоря Васильевича непонятно откуда взявшийся в кармане карандаш и выбил журнальный столик из-под зада Игоря Васильевича. Следующим движением Игорь потянулся к книжной полке, чтобы взять том Большой советской энциклопедии и, видимо, забить Игоря Васильевича насмерть, но тот оказался не промах, несмотря на то что как-то не очень быстро среагировал на действия Игоря в самом начале действия таблетки, и, не вставая с пола, огромной своей ножищей подсек Игоря, можно сказать, на взлете, затем тут же поймал Игоря за горло одной рукой, а второй приставил к его нижнему веку измаранный в собственной крови карандаш.
Игорь Васильевич тяжело дышал, по его глазам было видно, насколько его переполняет адреналин. Игорь смотрел на него, как на зверя в зоопарке, и счел благоразумным не двигаться, чтобы не лишиться глаза, и слегка сожалея о том, что воткнул карандаш Игорю Васильевичу в бедро, а не в глаз или не в пах, и тут же понимая, что если бы потянулся к лицу или ширинке Игоря Васильевича, тот заломал бы его гораздо быстрее.
— Что теперь, — спросил Игорь, косясь на карандаш, — второй раунд?
Игорь Васильевич медленно отпустил Игоря и, кряхтя и шипя от боли, сел на диван, Игорь поднялся на локте, вставать и куда-то идти ему не хотелось, он всячески прощупал места, которыми ударился об пол, особенно голову, но все было цело, голова даже не разбита.
— Силен ты, брат, — сказал Игорь Васильевич с упреком, прищурившись, он отмерил большим пальцем какое-то расстояние на карандаше и прикинул карандаш к раненой ноге. — Вот откуда в вас, ботаниках, такая жестокость? Годами, что ли, копится? Прямо какая-то затаенная ненависть, честное слово, хуже, чем у маньяков. Я думал, их Ренат сам пьет втихую, эти таблетки, а сейчас думаю, нет, если бы он выпил, он бы жену на мороз выхернул или просто звездюлей бы ей вставил, так что она бы у него по струнке ходила.
Он обратился от своих размышлений вслух к Игорю:
— Что, можешь теперь допрашивать? Коленки не трясутся?
Игорь, зачем-то опустив глаза к носкам ботинок, прислушался к себе.
— Да, — честно сказал Игорь, подняв взгляд на Игоря Васильевича, — думаю, хватит моральных сил и на женщину, и на вас еще останется всех вместе взятых. Советую спрятать Эсэса, потому что у меня желание появилось прийти к нему с паяльником и узнать, кем он был до семнадцатого года.
— Как-то сейчас я даже не понимаю, почему я не угадал, что в тебе Берия проснется, — сказал Игорь Васильевич.
Игорь встал и начал отряхивать от пыли штаны и рукав куртки. Игорь Васильевич, поморщившись, поднялся и стал помогать Игорю, отряхивая его со спины, потом развернул его за плечи лицом к себе и поправил Игорю прическу, в лице Игоря Васильевича промелькнуло сомнение, когда они пересеклись взглядами.
— Ну и видок у тебя, — честно высказал Игорь Васильевич. — Если бы я сейчас был к креслу пристегнут, и ты бы зашел, я бы родил со страху. У тебя Чикатило в родственниках не числится в каких-нибудь дальних?