Отдел
Шрифт:
— И что мне делать со всем, что ты сейчас рассказал? Мы в клетке, выхода нет. Какие будут предложения? — спросил Игорь. — Пойти и удавиться?
— Дело, конечно, твое, — сказал сын, — но вообще я бы не торопился. Умереть ты всегда успеешь, никто даже оглянуться не успеет. Да ты и сам оглянуться не успеешь, как склеишь ласты в окружении родственников, ну, или под забором. Как повезет. С этим вот совпадением, что там, где появляюсь я — собака — и кораллы, не все так просто. Это ведь не закон физики. С каждым совпадением растет вероятность того, что я ошибусь, и одновременно вероятность того, что все происходящее, наоборот, — мрачная неизбежность. Ты можешь выбрать, что тебе больше по душе. Во что ты больше веришь. Я даже могу немного подсластить пилюлю. Конечно, много негатива вылил тут на твою голову, каюсь. Просто я уже многократно повторял этот монолог с различными вариациями всяким существам, похожим
— Но вы-то вот прилетели и захватили, — возразил Игорь.
— Ну, я-то, грубо говоря, шел на запах падали, а кораллов занесло само по себе, — сказал сын. — А вот так, чтобы за рабами, за тем, чтобы из людей мясные консервы делать… Очень смешно, на самом деле. Делать людей рабами — это оказывать человечеству услугу. Ну, прикинь, ты попадаешь туда, где все более высокотехнологично, чем у вас, твой срок жизни продляют, чтобы ты функционировал подольше, тебе дают доступ к инопланетной технологии. Это как отлавливать неандертальцев и заставлять их работать в техподдержке «Майкрософт». Или эта тема: «Сексуальное рабство». Мало того, что секса как такового в космосе — небольшой процент. Но понятно, величина бесконечная, и есть такая вероятность. Вероятность всего присутствует в той или иной мере. Но вероятность того, что виды, которые могут счесть друг друга достаточно привлекательными для спаривания, встретятся, и все отверстия и выступы у них подойдут друг к другу, чтобы хоть что-то получилось, — уже близки к нулю. Мой вид, кстати, практикует половое размножение, но даже самая знойная красотка вряд ли сочтет меня привлекательным. Я вообще-то выгляжу, как пылевое облако правильной геометрической формы, мой размер, грубо говоря, несколько световых лет в поперечнике. А красотка выглядит для меня, как усеченная версия нормального организма, потому что ей не хватает как минимум нескольких измерений, чтобы выглядеть адекватно. Мы ведь где-то об этом говорили, по-моему.
— Да, что-то такое припоминаю, — сказал Игорь.
— Но опять же, я не за тем сюда пришел, чтобы обсуждать мои предпочтения, при том что я на Земле, с помощью своего слепленного кое-как тела, сколько-то детей сделал, — сказал сын. — Я слышал, что тебе Олег опять работу предлагает.
— Предлагает, — сказал Игорь, — он даже не скрывал, для чего меня воскресил, но говорит, что не осудит, если я откажусь опять на него работать.
— Конечно, не осудит, — сказал сын, — он ведь знает, что ты согласишься. Он тебя на это запрограммировал, или то, что его представляет, тебя запрограммировало. Вопрос, что ты будешь делать теперь, когда узнал, что я жив. Хоть какие-то эмоции тебя обуревают?
— Морду я хочу тебе набить, вот что, — ответил Игорь.
— Сыну, что ли? — спросил сын.
— Нет, именно тебе, — сказал Игорь. — Ты ведь опять нарисуешься когда-нибудь передо мной? Или решил в подполье идти и указания давать, как Олег?
— Нет, нет, я появлюсь, — сказал сын. — Сможешь мне врезать, если хочешь.
— И Олегу хочется рыло начистить, — сказал Игорь, — за всю эту подставу.
— Это бесполезно, — сказал сын. — Ну, то есть, если это тебя утешит, можешь его помутузить, пока я буду его держать, но это все равно что грушу колотить. Он просто не поймет, к чему все это веселье. Ты вон чайник вскипятил, там часть общего вирусного и бактериального организма погибла, и никому не плохо — ни тебе, ни организму. Побить его — все равно, что чайник вскипятить или зеленкой царапину помазать.
Игорь мрачно задумался.
— Нет, ну так-то, конечно, побьем мы его. У меня тоже такая потребность нарисовалась, — сказал сын. — Но вот что мы дальше делать будем?
— Давай сначала побьем его, а уже потом подумаем? — оживился Игорь. — Ты вообще скоро появишься?
— Вообще, — сказал сын, — появлюсь как раз к осени, мое нынешнее состояние не позволяет появиться без того, чтобы не пугать окружающих.
— Как будто раньше ты прямо был эталон, — пошутил Игорь. — Ты хоть морду себе вылепи поприятнее, а то какой-то прямо сборный портрет членов КПСС был в твоем лице, я каждый раз, когда тебя видел, чувствовал, что на первомайскую демонстрацию попал и прохожу мимо трибуны с вождями.
— Ой, вот только не надо вот придирок вот этих. Меня на Земле много, я как бы не умещаюсь в один человеческий мозг, и меня около двух сотен человек бродит повсюду. А всех моих персонификаций ты не видел, попадаются и стоящие. Но в отдел я хочу вернуться в прежнем своем виде, чтобы как-то сохранить неизменными те отношения, что у нас сложились. То же самое и у кораллов, кстати. Каждый хотя бы несколько человек да занимает собой, так что твоя жена — это еще куча людей, которых ты не знаешь. Ладно, подробнее все это обсудим потом, когда снова увидимся, а то без бутылки неинтересно тебе глаза открывать, — сказал сын, кривясь, потом вытащил руку из-под живота и протянул Игорю.
Такой сомнамбулизм выглядел не очень приятно.
— Пока. До сентября, — сказал сын.
— Да я уж надеюсь, что до сентября, — ответил Игорь, пожимая руку сына. — Не надо таких сеансов связи больше.
— Понимаю, — сказал сын. — Если бы мне такое показали, я бы минут пять визжал, забившись в угол.
Рука его опала, Игорь аккуратно положил руку сына на кровать и укрыл сына простыней.
Пока Игорь общался с инопланетным разумом, ноутбук на столе задремал, а дождь за окном, наоборот, разошелся вовсю. В черном пластике монитора Игорь увидел отражение своего лица, выхваченное из темноты белым светом настольной лампы, и внезапно улыбнулся. Только теперь он заметил, что исчезла горбинка на носу, которую он получил когда-то во время уличной драки, что исчезли мешки под глазами и какая-то усталая обрюзглость. Несмотря на то, что чувствовал он себя так, как мог бы чувствовать себя унитаз бесплатного вокзального туалета, выглядел Игорь гораздо бодрее. Почему-то несколько месяцев под капельницей пошли ему на пользу.
Игорь завалился спать и уснул так, словно до этого, с самого поступления на новую работу не спал вообще, ему казалось, что все это время он слышал, что идет дождь, и слышал, как из трубы водостока хлещет вода, причем даже во сне труба водостока оставалась именно трубой водостока, не превращаясь ни в прорванную трубу отопления, ни в какую-нибудь еще домашнюю катастрофу. Игорь слышал, что сын будит его, но был не в силах встать, он только отметил про себя, что уже рассвело. Сквозь сон Игорь дал сонные инструкции сыну, чтобы тот достал еду из холодильника и разогрел в микроволновке, слышал включившийся телевизор и голоса, которыми постоянно озвучивали мультфильмы, слышал музыку, обозначавшую в мультфильмах особенно драматичные или смешные места, но и это не заставило его проснуться.
Игорь продрал глаза где-то во второй половине дня и долго смотрел на часы на стене и на экран выключенного телевизора. Дождь продолжал шуметь в траве и кустах. Сына не было в доме, но Игорь не почувствовал ни малейшей тревоги, не одеваясь, он отыскал сигареты и вышел на крыльцо.
Сын сидел перед бассейном на корточках, на сыне был невыносимо желтый полиэтиленовый непрозрачный плащ и невыносимо синие резиновые сапоги, которые он, скорее всего, сам нашел в сумке со своими вещами, когда не смог добудиться Игоря. Рядом с бассейном лежал чистый от льющейся свежей воды красноватый велосипед. В таком освещении и с такого расстояния Игорю казалось, что рама велосипеда сделана из красного дерева. Бассейн был залит водой по самую кромку, в этой воде, высунув наружу пасть и плавник, кружила акула. Возле ног сына валялись две опустошенные батарейки. Пахло сырой картофельной ботвой, хотя вокруг никакой растущей картошки не было видно.
Сын заметил присутствие Игоря, но обернулся не сразу, как будто чего-то стеснялся. Только когда Игорь закурил, а сделал он это не сразу, разглядывая мокрые крыши домов, покрытые одной и той же красной, лоснящейся черепицей, и акулу в бассейне, покрытую серой, под цвет неба шкурой, сын поднялся с корточек и улыбнулся одной половиной рта. Под плащом у него была пижама, заляпанная на груди кетчупом и сморщенная возле коленей из-за того, что сын поленился заправить пижамные штаны в голенища сапог.