Отдельная реальность

Десять лет назад мне посчастливилось встретиться в западной Мексике с одним индейцем из племени яки. Я назвал его «дон Хуан». В испанском языке дон – это обращение, выражающее уважение.

Мое знакомство с доном Хуаном состоялось при следующих обстоятельствах. Я сидел с Биллом, своим другом, в автобусном депо пограничного городка в Аризоне. Мы были очень спокойны. Во второй половине дня летняя жара казалась за плечо.

– Вон человек, о котором я тебе рассказывал, – сказал он тихим голосом.

Он значительно кивнул в сторону входа. Старик только что

вошел в помещение.

– Что ты мне рассказывал о нем? – спросил я.

– Это тот самый индеец, который знает о пейоте, помнишь? – я вспомнил, как мы с Биллом как-то проездили весь день на машине, разыскивая дом «эксцентричного индейца», который жил в том районе. Мы не нашли его дом, и у меня возникло ощущение, что индейцы, которых мы спрашивали о нем, намеренно давали нам неверное направление. Билл сказал, что человек этот был «травник» (человек, собирающий и продающий лекарственные растения) и что он очень много знает о галлюциногенном кактусе – пейоте. Он сказал также, что мне стоило бы встретиться с ним. Билл был моим гидом по этим местам в то время, когда я собирал различные сведения о лекарственных травах, используемых индейцами.

Билл поднялся и подошел к человеку поздороваться. Индеец был среднего роста. Его волосы были седыми и короткими и немного нависали над ушами, подчеркивая округлость головы. Он был очень темным. Глубокие морщины на лице придавали ему вид глубокого старца, однако его тело, казалось, было сильным и собранным. Я с минуту наблюдал за ним. Он передвигался с легкостью, которую я считал бы невозможной для старика. Билл сделал мне знак подойти к ним.

– Он хороший парень, – сказал мне Билл, – но я не могу понимать его. Его испанский, по-моему, исковеркан и полон сельских разговорных выражений.

Старик глянул на Билла и улыбнулся. А Билл, который знал по-испански лишь несколько слов, произнес на этом языке какую-то абсурдную фразу. Он посмотрел на меня, как бы спрашивая, имеет ли эта фраза какой-нибудь смысл, но я не знал, что он хотел сказать; тогда он смущенно улыбнулся и отошел. Старик взглянул на меня и начал смеяться. Я объяснил ему, что мой друг иногда забывает, что он не говорит по-испански.

– Я думаю также, что он забыл представить нас друг другу, – сказал я и назвал свое имя.

– А я, Хуан Матус, к вашим услугам, – сказал он.

Мы пожали друг другу руки и некоторое время молчали. Я нарушил молчание и рассказал о стоящей передо мной задаче. Я сказал ему, что ищу любого рода информацию о растениях, особенно о пейоте. Я некоторое время продолжал напористо говорить и, хотя я был почти полным невеждой в этом вопросе, тем не менее, я сказал ему, что уже очень многое знаю о пейоте. Я считал, что если я похвастаюсь своим знанием, то ему будет интересно разговаривать со мной. Но он не сказал ничего. Он терпеливо слушал. Затем он медленно кивнул и уставился на меня: его глаза, казалось, светились своим собственным светом. Я избегал его взгляда. Я чувствовал неудобство. У меня была уверенность в тот момент, что он знает, что я говорю чепуху.

– Заходи как-нибудь ко мне домой, – сказал он, наконец, отведя свои глаза от меня, – может быть, мы сможем там поговорить более легко.

Я не знал, что еще сказать. Я чувствовал неудобство. Через некоторое время Билл возвратился в зал. Он понял мое неудобство и ни слова не сказал. Некоторое время мы сидели в напряженном молчании. Затем старик поднялся. Его автобус прибыл. Он попрощался.

– Не очень

хорошо пошло? – спросил Билл. – Да. Невыносимой. Внезапно Билл наклонился ко мне и тронул меня – ты спрашивал его о растениях?

– Да, спрашивал, но я думаю, что спросил не так.

– Я же говорил тебе, что он очень эксцентричен. Индейцы в окрестностях знают его, но они никогда о нем не говорят. А это уже кое-что.

– Все же он сказал, что я могу зайти к нему домой.

– Он надул тебя. Конечно, ты можешь зайти к нему домой, но что это значит? Он никогда ничего тебе не скажет. Даже, если ты попросишь его о чем-то, он замнется, как если б ты был идиотом, несущим околесицу.

Билл убежденно говорил, что он встречал ранее людей такого рода, которые производят впечатление очень знающих. На его взгляд, сказал он, такие люди не стоят забот, так как рано или поздно можно получить ту же информацию от кого-нибудь еще, кто не строит из себя труднодоступного. Он сказал, что у него нет ни времени, ни терпения, чтобы распутывать туман стариков, и что, возможно, старик только делает вид, что знает что-то о травах, тогда как в действительности он знает не больше любого другого.

Билл продолжал говорить, но я не слушал. Мои мысли все еще были заняты старым индейцем. Он знал, что я лгу. Я вспомнил его глаза. Они действительно сияли.

Через пару месяцев я вернулся, чтобы навестить его, не столько как студент антропологии, интересующийся лекарственными растениями, сколько как человек с необъяснимым любопытством. То, как он тогда взглянул на меня, было беспрецедентным явлением в моей жизни. Я хотел знать, что скрывалось под этим взглядом. Это стало для меня почти точкой преткновения. Я размышлял об этом, и, чем дольше я думал, тем более необычным мне это казалось.

Мы стали с доном Хуаном друзьями, и в течение года я навестил его бесчисленное количество раз. Я нашел его манеры очень уверенными, а его чувство юмора превосходным; но прежде всего я чувствовал, что было скрытое содержание в его поступках, содержание, которое являлось для меня совершенно невидимым. Я чувствовал странное удовольствие в его присутствии, и, в то же самое время, я испытывал странное неудобство. Одно только его общество заставляло меня делать огромную переоценку моих моделей поведения. Я был воспитан, пожалуй, как и любой другой, принимать человека, как, в сущности своей, слабое и подверженное ошибкам существо. В доне Хуане меня поражало то, что он не производил впечатления слабого и беззащитного, и простое нахождение рядом с ним рождало неблагоприятное сравнение между его образом жизни и моим. Пожалуй, одним из самых поразительных утверждений, которые он сделал в этот период, касалось нашего врожденного различия. Перед одним из моих визитов я чувствовал себя очень несчастно из-за общего течения своей жизни и из-за ряда давящих личных конфликтов, которые я имел. Когда я прибыл в его дом, я чувствовал себя в плохом настроении и очень нервно.

Мы говорили о моем интересе к знанию, но, как обычно, мы шли по двум разным дорогам. Я имел в виду академическое знание, которое передает опыт, в то время как он говорил о прямом знании мира.

– Знаешь ли ты что-нибудь об окружающем тебя мире? – спросил он.

– Я знаю всякого рода вещи, – сказал я.

– Я имею в виду, ты когда-нибудь ощущаешь мир вокруг тебя?

– Я ощущаю в мире столько, сколько могу.

– Этого не достаточно. Ты должен чувствовать все, иначе мир теряет свой смысл.