Отдохновение миссис Мэшем
Шрифт:
По счастью, события развивались так быстро, что основная поисковая группа еще не успела покинуть дворца. Школьный Учитель, поскольку все опасности были вроде бы уже позади, сидел со Стряпухой на кухне, пытаясь втолковать ей, в чем разница между ним и эльфом.
Получив сообщение о новой угрозе, он мгновенно оценил сложившееся положение и постарался выработать план действий.
Главной задачей стала теперь скорость, а скорость зависела от расстояния. Невозможно двигаться со скоростью, равной стольким-то милям в час, не оставляя позади эти мили. И прежде всего, из-за различия в протяженности шага невозможно, передвигаясь пешком, соревноваться с убийцами в скорости, если они уже направляются к домику Профессора, а это вероятнее всего именно так. Пешком они передвигаются в двенадцать раз быстрее лиллипутов, это если не принимать в рассмотрение естественные препятствия, значит
И это вновь выдвинуло на первый план вопрос о размерах. Лиллипуты не располагали ни авианосцами, ни зенитными орудиями, ни иными полезными приспособлениями, с помощью которых Профессор предполагал изловить Бробдингнега. Что может противопоставить гигантским человеческим существам эскадрон шестидюймовых малюток? Пока шли приготовления к операции, появился Адмирал, – он, Стряпуха и Школьный Учитель составили подобие совета обороны, который приступил к обсуждению связанных с предприятием трудностей. Мелкие отряды верховых могли бы виться вокруг крадущихся по дороге убийц, нападая, язвя их игольными шпагами и вновь отступая ради спасения собственных жизней, но это вряд ли причинило бы противнику нечто большее легкой досады. Можно было также обстреливать его из луков, но и викарий, и мисс Браун носили, подобно Гулливеру, очки. В целом складывалось впечатление, что полагаться остается лишь на стратегические хитрости. Какие именно, это покажет сложившаяся на поле боя обстановка. Теми средствами или иными, используя любые благоприятные обстоятельства, лиллипуты, возможно, сумеют сбить противника с пути или запутать его, или хитроумно расстроить его планы. Все будет зависеть от того, какая возникнет психологическая ситуация. А если возможности прибегнуть к каким-либо уловкам не представится, следует быть готовыми встретиться с врагами лицом к лицу, в открытом бою.
Самой-то сложной была другая проблема, – как известить Профессора. Совершенно ясно, что его необходимо вернуть домой как можно скорее, и вернуть так, чтобы он привел с собой полицейских, от наличия которых и зависела на самом деле безопасность Марии. В схватке со столь отчаянными головорезами, Народ мог помочь ей только одним – задержать их на какое-то время, пока не подоспеет помощь. Однако, все телефоны Мальплаке давным-давно отключили – в ходе общего упадка семьи; у велосипеда Стряпухи при возвращении из подземелий катастрофическим образом лопнула камера; сам же Народ никогда за пределы парка не выбирался. Лиллипуты не знали дороги к дому Лорда Наместника и не сумели бы вовремя добраться до него даже на крысах, поскольку большие расстояния непривычны для этих животных.
Проблема казалась неразрешимой, а времени на ее правильное обдумывание не осталось.
Школьный Учитель ухватил Стряпухин мизинец (Учитель стоял рядом с ней на рабочей корзинке) и изо всех сил стиснул его.
– Мадам, эти Частности мы вынуждены передать на Рассмотрение вашего Разума. Послание ему должно быть доставлено. Молю вас, Мадам, поразмыслите. Напрягите Мозги. Речь идет о Жизни ее и о Чести. Решение этой Задачи мы оставляем за вами. Теперь же, в Галоп, в Галоп! И дай нам Бог поспеть в Срок!
О ту пору мисс Браун, тащившаяся в темноте Верховой дорогой, вдруг раздраженно взвизгнула и шлепнула себя рукой по лодыжке, – совсем как Мария когда-то. Она еще продолжала скакать на одной ноге, когда другая нога – викария – попала в ловушку, образованную из двух прочно сцепленных вместе пучков травы, вследствие чего викарий крепко приложился носом к земле.
Во весь их дальнейший путь по полночной аллее эти двое, кое-как ковылявшие под кобальтовыми звездами, препираясь о том, что им сделать с Марией, зрелище являли престранное. Крошечные крысиные наездники, оставаясь незримыми, налетали на них и кололи иголками, каковые уколы наши лиходеи приписывали терновнику. Миниатюрное оружие поблескивало в высокой траве. Время от времени великаны
А вокруг них сновали во мраке маленькие и мстительные обитатели островной державы, наскакивая и ускакивая, совершенно как на родео.
Близорукие барсуки, заслышав издаваемый лиллипутами грохот, норовили спрятать освещенные звездами белополосые мордочки поглубже во тьму. Лисы изумленно таращили на процессию глубоко посаженные глаза. Любопытные кролики, привставали столбиком, вытянув кверху уши, и спрашивали: «Господь всемилостивый, что у них там происходит?». И совы Мальплаке проскальзывали над средоточием этой сумятицы на беззвучных крылах.
В обреченном домике мирно спала Мария. В склепообразной кухне дворца сидела и старательно сочиняла послание Стряпуха. Перо ее заржавело, чернил в дешевеньком пузырьке оставалось еле-еле на донышке, но она писала, выставив наружу кончик розового языка. Кончик старательно выводил вслед за пером все завитушки.
«Добрый сэр поскорее возвернитесь опратно потому что эти вы знаете кто сэр опять принялись за свои фокусы…»
Глава XXVIII
Профессор застал Лорда Наместника еще на ногах. Последний был Владельцем псовой охоты Мальплаке, – тем самым, у которого Мария позаимствовала для острова Чаек электрические звонки с индикаторами. В эту ночь он присутствовал то ли на Балу Охотников, то ли на Фермерском Обеде, ибо одет был в алый фрак, украшенный фиолетовыми отворотами и пуговицами с гербом охотничьего клуба, коими награждают лишь за особую доблесть. Он, правда, успел переобуться, и теперь на ногах его красовались сиреневые домашние туфли с вышитой золотом монограммой.
Это был высокий мужчина с вечно озабоченным выражением на лице и моржовыми усищами, которые ему приходилось во время еды приподнимать одним пальцем.
Он провел Профессора в Столовую Залу, и пока гость рассказывал, зачем пришел, поднес ему стакан портвейна.
Середину Столовой Залы занимал полированный красного дерева стол, а вдоль стен разместились одной с ним масти буфет и четырнадцать стульев, – сидя на них, слугам полагалось каждое утро читать молитву. На оклеенных темно-красными обоями стенах висели писанные маслом полотна. Здесь был портрет Лорда Наместника кисти Лионеля Эдвардса, – верхом на лошади, чрезвычайно похожей на борзую, и с множеством гончих, юлящих у нее под ногами. Имелся здесь также писанный Маннингсом портрет Леди Наместницы верхом на пухлой кобылке и вышедший из-под кисти Стюарта портрет маленьких Наместников верхами на совершенно заезженных клячах. Здесь были и крошка Наместник на лошадке-качалке, и несколько поколений Наместников-дедушек на жеребцах, носивших такие гордые имена, как Мазепа, Затмение и Арабский Скакун. На некоторых полотнах жеребцы и кобылы пребывали сами по себе: добродетельные создания Ромни, свирепые – Делакруа, умненькие – Ландсира и какие-то совершенно рехнувшиеся животные с раздутыми ноздрями, изображенные безвестными живописцами восемнадцатого столетия. Единственным человеком, не сидевшим на лошади, была достопочтенная Нейоми Наместник, старшая дочь, – ее портрет по ошибке заказали Огастесу Джону, а на стену Лорд Наместник повесил его из чистого презрения.
Выслушав Профессора, Лорд Наместник сказал:
– Однако послушайте, я что вам хочу сказать, – вы, значит, хотите сказать, старина, что этот ваш викарий и очаровательная мисс Как-бишь-ее дурно обошлись с девчушкой в этом, забыл-как-выего-называли, месте?
– Я пытался вам объяснить…
– Но, Господи-Боже, дорогой вы мой, таких вещей в девятнадцатом веке попросту не происходит – или в двадцатом, какой у нас нынче? Я хочу сказать, надо взять первые две цифры и прибавить к ним единицу или отнять, забыл, – а почему это так делается я никогда усвоить не мог, совсем меня сбили с толку все эти X-ы, которые вечно пишут на памятниках эти ребята, – ну и получается уже совсем другое столетие. Вы вот возьмите лошадей…
– Происходит или не происходит, но именно так все и было. Я же вам говорю…
– Мой старый дед – или это был его дед, не помню, – во время охоты давал своему гунтеру таких шпор, что тот в конце концов окочурился, просто сдох, старина, полный капут. В наши дни никто так не делает, только не в этом столетии, каким бы оно там ни было, потому что кому же охота получить себе на шею Общество животной жестокости? Просто не делает и все. Не годится. Вышло из употребления. Я, вроде, слышал, что и с подземными тюрьмами оно тоже так, а?