Отец Григорий. Жизнь, посвященная Богу
Шрифт:
Чувство одиночества на чужбине, нередко подкрадывающееся уныние и тягостные раздумья облегчала только молитва. Очень часто отец Григорий думал о своих родных: о любимой супруге, о дочке, которая росла без него. Он не слышал ее детского лепета, не видел ее первых неуверенных шагов и успехов в музыке, которые она имела благодаря героическим усилиям своей мамы Нины Сергеевны. Все было без него. Что ж, видно, так угодно Господу… Болело сердце об отце – архимандрите Ардалионе. Из писем жены, читая их «между строк», он смог понять, что связи с отцом совершенно оборваны. «Где же ты, мой дорогой друг, отец, наставник и учитель? Вряд ли стальные челюсти ГУЛАГа пощадили тебя!».
Последние годы отец Григорий почему-то особенно остро вспоминал свое короткое и трагическое знакомство с покойным отцом Алексием, его напарником по шахте. Для себя он четко решил, что если Господь сподобит его вернуться домой, то свою дальнейшую жизнь он посвятит служению Богу и Церкви. Это был и завет отца Алексия, и обет Богу, данный заключенным Григорием Пономаревым во время пребывания в бараке смертников. Впрочем, даже если бы не эти страшные и мучительные события лагерной жизни, то отец Григорий все равно посвятил бы себя служению Церкви, для которого он был уготован с детства.
Воспоминания об отце Алексии подолгу тревожили его душу. Работая в системе Дальстроя, он неплохо знал окружающие места. Знал и расположение своей бывшей зоны, и места захоронения умерших узников. Места эти, собственно говоря, и «захоронением» назвать-то было нельзя. Это были огромные котлованы, вырытые во время короткого северного лета. В течение всего остального года они заполнялись телами умерших. По мере наполнения котлована трупами они слегка прикапывались землей, и то не из соображений человечности и гуманности, а по необходимости санитарной профилактики. Тела же несчастных, умерших зимой, просто штабелями, как поленницу дров, складывали где-то там же, а по весне, хочешь не хочешь, тоже приходилось хотя бы слегка присыпать их землей. Тут бродило много диких, отощавших за зиму волков и лисиц. Мелькали и пушистые шубки соболей. Стаи воронья кружились над этими мрачными местами поругания над человеческими останками. Они свидетельствовали о еще более страшном разложении – растлении душ живых людей, ведающих этими «полями скорби».
Почвы, часто болотистые, ускоряли процесс «выравнивания местности», но обычная тундровая растительность вела себя странно. Целые поляны над захоронениями были покрыты неестественно огромными кустами морошки. Ягоды на них были не оранжевые, а кроваво-красные, ядовито-спелые. Мхи, травы и лишайники вырастали много крупнее своих собратьев из обычной лесотундры. А нежные розово-лиловые и белопенные тончайшие цветочки, на неделю покрывающие обычную тундру и знаменующие собой полярное лето, тут не появлялись вовсе.
Ничто не могло скрасить хоть на миг угрюмость и мрачность этих мест. Что-то незримо наваливалось на тебя здесь, давило и душило до изнеможения. Однако отец Григорий, преодолевая себя, иногда приходил сюда и читал заупокойные молитвы и акафисты, семнадцатую кафизму. Все это он помнил с детства. Странная мысль о том, что он, сам не зная как, может хотя бы примерно определить место захоронения отца Алексия, часто посещала его. Он понимал, что это почти неисполнимо, и гнал от себя нелепые мысли. Но они вновь и вновь настойчиво прорывались в его сознании.
Осенью 1952 года он снова, и уже в последний раз, посетил эти места скорби. Необходимая сумма для дороги домой была почти собрана, нашлись и люди, которые могли помочь ему улететь, предположительно ранней весной.
Первые морозы уже схватили болотистую почву. На свежем снегу еще более ярко и зло, чем осенью, алела, как разбрызганная кровь, отживающая свой век морошка. Мхи, седые от заморозков, покрывали всю поверхность огромной поляны, на которой стоял отец Григорий. Он прощался со всеми усопшими: ворами, бандитами и невинно осужденными – и молился за них. Молился и за тех исповедников православной веры, которые пострадали за Христа. Сколько их прошло по тропе страданий за эти страшные десять лет заключения?..
Окружающая тишина нарушалась лишь шелестом растений, напоминающих об уходящих в вечность минутах. Мысли об отце Алексии щемящей раной в сердце не давали ему покоя. Прочитав, как обычно, все заупокойные молитвы, он с мольбой обратился к Господу: «Господи Иисусе Христе! Если есть на то Твоя благая воля, соверши невозможное: укажи место упокоения отца Алексия! Я снова буду просить Тебя, чтобы Ты принял его в Свои светлые обители. На краткий миг нашей земной жизни он был мне как отец. Помоги мне, Господи, запечатлеть в своем сердце все, что связано с дорогим человеком».
Тусклое на закате дня солнце осветило напряженное, устремленное в небо лицо отца Григория и его глаза, увлажненные слезами. Бросив прощальный взгляд на поле, сквозь слезы он увидел вдалеке какой-то странный отблеск: то ли осколок стекла блеснул на солнце, то ли это был какой-то огонек. Смахнув скупые слезы, он напряженно вгляделся и увидел этот огонек, почти на снегу, и быстро зашагал к нему, боясь потерять его из виду.
Где-то вдали по краю поляны прошли два человека. Они как будто уходили от странного огонька и вскоре скрылись в подлеске. Отец Григорий почти не обратил на них внимания: мало ли кто может тут проходить – те же дорожники или геологи, возможно, сокращали себе дорогу, проходя этой кладбищенской поляной, ведь это была незакрытая территория. Он очень боялся потерять из виду маленький огонек, который как бы звал, чем-то привлекая к себе. По мере приближения стало видно, что он горит не прямо на снегу, а на конце тоненькой палочки, воткнутой в снег, и вот-вот потухнет.
Теперь он ориентировался только на эту желтевшую на фоне снега палочку. Огонек исчез совсем, но когда отец Григорий подошел ближе, сердце его стало отбивать гулкие мучительные удары. Он не верил своим глазам – палочкой этой оказалась… свечка. Тонкая восковая свечка. Самая настоящая. Откуда здесь, в таком безлюдном месте, горящая церковная свеча? Он шестнадцать лет не держал ее в своих руках. Кем была зажжена эта поминальная жертва?
Мысль его остановилась на тех двоих, что ушли в подлесок. Но что-то подсказывало сердцу, что молитва его услышана, ибо всякий просящий получает, и ищущий находит, и стучащему отворят [17] .
17
Мф. 7, 8.
Как близок к нам Господь, как Он видит и слышит нас, как любит и всегда откликается и помогает!
Когда отец Григорий подошел ближе, фитилек свечи уже обуглился, а по воздуху плыл сизоватый дымок. Уняв бьющееся сердце, он вновь зажег свечку. Сотворив благодарственные и заупокойные молитвы, он поцеловал землю, где горела свеча. В душе его волной прокатилась тихая светлая печаль и одновременно радость и благодарность Господу. Конечно, это было место захоронения отца Алексия. Отец Григорий тогда еще не был священником и не мог по полному чину совершить панихиду, но все, что зависело от него в тот момент, он выполнил.