Отечественная война 1812 года. Школьная хрестоматия
Шрифт:
В 1912 году французы, с разрешения русского правительства, поставили на Бородинском поле, возле того места, где во время сражения находился командный пункт Наполеона, гранитный монумент, увенчанный орлом.
Среди многочисленных бородинских памятников это единственный, который посвящен нашему бывшему противнику. «Погибшим Великой армии» — гласит надпись на нем, напоминая о кровавой цене, заплаченной войсками Наполеона при Бородине.
И хотя Бородино не стало победой русской армии, место этого сражения в исторической памяти народа незыблемо. Но ожесточенное
ФРАНЦУЗЫ В МОСКВЕ
15-я дивизия — у Петровского дворца, 13-я — в Алексеевском, 14-я — на Бутырках. Легкая кавалерия иод начальством генерала Орнано развернулась по фронту этих дивизий в Всехсвятском и Останкине. Вице-король во главе королевской гвардии въезжает в Москву по прекрасной дороге, ведущей от предместья Петровско-Разумовского. Этот квартал, один из наиболее богатых в городе, назначен для квартирования итальянской армии. Дома, хотя большею частью и деревянные, поражают нас своей величиной и необычайной пышностью. Но все двери и окна закрыты, улицы пусты, везде молчание! — молчание, нагоняющее страх.
Молча, в порядке, проходим мы по длинным пустынным улицам; глухим эхом отдается барабанный бой от стен пустых домов. Мы тщетно стараемся казаться спокойными, но на душе у нас неспокойно: нам кажется, что должно случиться что-то необыкновенное.
Москва представляется нам огромным трупом: это царство молчания, сказочный город, где все здания, дома воздвигнуты как бы чарами для нас одних. Я думаю о впечатлении, производимом развалинами Помпеи и Геркуланума на задумавшегося путешественника; но здесь впечатление еще более гробовое.
Мы выходим на красивую и широкую площадь и выстраиваемся в боевом порядке, в ожидании новых приказов. Они скоро приходят, и мы одновременно узнаем о вступлении императора в Москву. Не имея возможности обратиться к местным властям, мы размещаемся по-военному. Вице-король дает приказ полкам, и назначенные для этого офицеры пишут углем на наружных дверях каждого дома указание постоя, а также новые названия улиц и площадей, так что теперь улицы будут называться только «улицей такой-то роты», будут еще «кварталы такого-то батальона», площади Сбора, Парада, Смотра, Гвардии и т. д.
Это странное распределение дает возможность какому-нибудь офицеру занять для себя один великолепный дворец. Он размещается, как ему заблагорассудится, в этих богатых покоях, с их пышной обстановкой, не встречая никого, кто бы оспаривал его права на обладание ими или объявил бы себя хозяином.
...С самого начала мы не могли отделаться от подозрительности, когда проходили по пустынным улицам или входили в покинутые дома. Было почти невозможно поверить, что за этим не скрывается ловушка. А потом мы незаметно завладели Москвой, как будто она была построена нарочно для нас. Все розыски открывают только несчастных бедняков, спрятавшихся в церквах. Как и в Смоленске, некоторые жители надеялись в церквах
Французская армия, кроме избранных корпусов, кольцом окружает Москву. Даву расположился со своим корпусом в самом городе, в той его части, которая примыкает к Смоленскому шоссе. Он охраняет все пути между Тульской и Звенигородской дорогой. Пехота императорской гвардии занимает Кремль и прилегающие к нему дома. Кавалерия держится в предместьях, чтобы легче доставить фураж.
Ц. Ложье
Наполеон на Поклонной горе
Подъехал сам Наполеон. Он остановился в восторге, и радостное восклицание вырвалось из его уст. Недовольные маршалы со времени Бородинского боя отдалились от него, но при виде пленной Москвы, при известии о прибытии парламентера они были поражены величием достигнутого и опьяненные энтузиазмом славы, забыли о своих распрях. Они толпились около императора, воздавая должное его счастью, и были готовы приписать его гениальной предусмотрительности ту нерадивость к достижению полной победы, которую он проявил 7 сентября .
Но первые движения души Наполеона бывали непродолжительны. Слишком много у него было забот для того, чтобы предаваться своим ощущениям. Его первое восклицание было: «Так вот он, наконец, этот знаменитый город!» И затем он прибавил: «Давно пора!»
И его взоры, устремленные на эту столицу, выражали уже лишь одно нетерпение. Ему казалось, что в ней он видит все русское государство...
Между тем беспокойство начало охватывать его. Справа и слева от него принц Евгений и Понятовский стали окружать неприятельский город, впереди него Мюрат, среди своих разведчиков, уже достиг входа в предместье, и тем не менее никакая депутация не появлялась, лишь офицер от Милорадовича пришел заявить, что этот генерал подожжет город, если ему не дадут времени вывести оттуда свой арьергард.
Наполеон на все согласился. Первые ряды обеих армий смешались на несколько минут. Мюрат был узнан казаками; эти последние с непринужденностью кочевников и подвижностью южан окружили его, выражая жестами и восклицаниями одобрение его храбрости...
Между тем день склонялся к вечеру, а Москва оставалась мрачной, безмолвной и как бы безжизненной. Томление императора возрастало, становилось все труднее сдерживать нетерпеливых солдат. Несколько офицеров проникли внутрь города: «Москва пуста!»
При этом известии, отвергнутом им с негодованием, Наполеон спустился с Поклонной горы и приблизился к Москве-реке у Дорогомиловской заставы. Здесь он еще подождал, но бесполезно. Мюрат торопил его: «Да входите же, — сказал он, — если они этого хотят!» Он отдал приказание соблюдать строжайшую дисциплину; он все еще надеялся: «Может быть, эти жители не умеют сдаваться; здесь все ново, как для нас, так и для них!»