Отечественная война 1812 года. Школьная хрестоматия

Кошель Петр Агеевич

Но тут последовали рапорты один за другим, подтверждая все то же. Французы, проживавшие в Москве, решились покинуть убежища, где, в течение нескольких дней, они скрывались от ярости толпы; они подтвердили роковое известие. Наполеон призвал Дарю и воскликнул: «Москва пуста! Какое невероятное событие. Надо туда проникнуть. Идите, и приведите мне бояр!» Он думал, что эти люди, охваченные гордостью или парализованные ужасом, неподвижно сидят у своих очагов, и он, который всюду встречал покорность со стороны побежденных, хотел возбудить их доверие тем, что сам явился выслушать их мольбы.

Да

и как можно было подумать, что столько пышных дворцов, столько великолепных храмов, столько богатых складов были покинуты их владельцами, подобно тому, как были брошены те бедные хижины, мимо которых проходила французская армия? Между тем Дарю вернулся ни с чем. Ни один москвич не показывался; ни одной струйки дыма не поднималось из труб домов; ни малейшего шума не доносилось из этого обширного и многолюдного города. Казалось, как будто триста тысяч жителей точно по волшебству были поражены немой неподвижностью; это было молчание пустыни!

Но Наполеон был так настойчив, что заупрямился и все еще продолжал дожидаться. Наконец, один офицер, не то желая выслужиться, не то будучи уверен, что все желания императора должны быть исполнены, проник в город, захватил пять-шесть бродяг и, сидя верхом, пригнал их к императору, воображая, что привел депутацию. При первых же ответах этих проходимцев Наполеон убедился, что перед ним не кто иной, как несчастные поденщики.

Тут только он окончательно убедился в полном опустении Москвы, и все его надежды на этот счет рушились. Он пожал плечами и с тем презрением, с которым он встречал все, что противоречило его желанию, он воскликнул: «А! русские еще не знают, какия последствия повлечет взятие их столицы!»

Филипп-Поль Сегюр

***

Десятый Польский гусарский полк вошел в город первым, за ним — прусские уланы, затем вюртембергские конные егеря, к которым принадлежал и я. За нами шли четыре французских гусарских и егерских полка нашей дивизии; шла с нами также и конная артиллерия; дальше следовали другие дивизии.

Напряженное внимание к грядущим событиям, мысль, что мы после стольких страданий, лишений и трудов дожили до этого дня, что мы в числе первых вошли в эти любопытные стены, — все это заставляло нас забыть о прошлом.

Всякий более или менее был охвачен гордостью победителя, а где ее не было, там всегда находился офицер или старый вояка, умевший проникновенными словами объяснить величие места и момента.

Нашей дивизии отдан был строжайший приказ, чтобы никто, под страхом неминуемой смертной казни, не смел слезть с коня или выезжать из строя. Нам, врачам, этот приказ внушен был с такой же настойчивостью, как и войскам, и мы охотно ему повиновались.

Пока мы ехали по улице до реки Москвы, не было видно ни одной обывательской души. Мост был разобран, мы поехали вброд; пушки ушли в воду до оси, а лошади — до колен. По ту сторону реки мы встретили несколько человек, стоявших у окон и дверей, но они, казалось, были не особенно любопытны. Дальше

попадались прекрасные здания, каменные и деревянные, на балконах иногда виднелись мужчины и дамы.

Наши офицеры приветливо отдавали честь; им отвечали столь же вежливо; но все-таки мы видели еще очень мало жителей, а около дворцов все стояли люди, имевшие вид прислуги.

Медленно, с постоянными поворотами продвигались мы по улицам, в которых наше внимание привлекало множество церквей с их столь для нас чуждой архитектурой, особенно многочисленностью башен и внешним их убранством, а также прекрасные дворцы и окружавшие их сады. Мы проехали через рынок; его деревянные лавки были открыты, товары, разбросанные в беспорядке, валялись и на улице.

Мюрат проезжал взад и вперед по нашим рядам, был очень серьезен и деятелен, и глядел даже туда, куда не успевал попасть сам. Он шел во главе нас, когда мы, идя между большими старыми зданиями, добрались до арсенала. Арсенал был открыт, и всякого рода люди, в большинстве, по-видимому, мужики, выносили оттуда оружие, некоторые старались пробраться внутрь. На улице и на площади, где мы теперь остановились, валялось множество всякого оружия, разного вида, по большей части нового.

В воротах арсенала возникла перебранка адъютантов короля с выносившими оружие. Несколько адъютантов въехало внутрь здания, перебранка стала очень громкой. Тем временем было замечено, что на площади позади арсенала собралось много народу, шумного и беспокойного. Все это заставило короля придвинуть ко входу на площадь наши пушки и дать залп. Трех выстрелов оказалось достаточно, чтобы толпа с невероятною поспешностью рассеялась по всем направлениям.

Г. Роос

***

В расстоянии ста сажень ехали перед ним два эскадрона конной гвардии. Свита маршалов и других чиновников, окружавших Наполеона, была весьма многочисленна.

Первые и единственные лица, которые видел на большой улице Наполеон, были у окна Арбатской аптеки, содержатель оной со своей семьей и раненый французский генерал, накануне к ним поставленный постоем. Подъехав ближе, Наполеон посмотрел на них весьма злобно, окинул быстро глазами весь дом и, взглянув опять на бывших у окна, продолжал путь. Он сидел на маленькой арабской лошади, в сором сюртуке, в простой треугольной шляпе, без всякого знака отличия.

Таким образом победитель Москвы доехал до Боровицких ворот, не увидя ни единого почти жителя. Негодование написано было на всех чертах наполеонова лица. Он не брал даже на себя труда скрывать то, что происходило в душе его. Однако, сойдя с лошади и посмотря на кремлевские стены, он сказал с насмешкой: «Вот эти гордые стены!»

С. Селивановский

В Москве в 1812 году, накануне нашествия Наполеона, числилось 251131 человек.