Отечественная война и русское общество, 1812-1912. Том IV

Апухтин Александр Николаевич

Один из муниципальных комиссаров доносил смоленскому военному губернатору Барбанегре: «Разных наций военные люди, а особливо прусской армии конные солдаты с их офицерами… делают чрезвычайные грабежи и, забирая хлеб, скот, лошадей, все увозят с собой, и жителей бьют до полусмерти и по ним стреляют, невзирая ни на какие воинские залоги и охранные команды, от которых хотя и объявляются им данные от французского правительства письменные о том запрещения, но оными пренебрегают; и арестованных и отправленных в Смоленск отпускают на свободу» [132] . Да и военные губернские власти не всегда обладали достаточным в их положении тактом.

132

«Русск. Стар.», 1901 г., апрель, 143 стр.

Все это, конечно, были обстоятельства, которые мешали нормальному развитию деятельности насажденных у нас французами муниципалитетов, и все это должно быть учтено при оценке их деятельности и трудоспособности.

Прокламация французских властей для жителей Москвы и Московской провинции от 1 окт. 1812 г.

* * *

Опасения

муниципалов, что их служба будет признана за измену отечеству, сбылись. Вслед за удалением французов были назначены две следственные комиссии «по делу о чиновниках и разного звания людях, бывших при неприятеле в разных должностях», — одна в Москве (указом Сенату от 9 ноября 1812 г.) в составе Ростопчина и сенаторов Модераха и Болотникова; другая в Смоленске (указом от 6 февраля 1813 г.). Комиссии действовали энергично и «без послабления»: особенно отличились своей неразборчивостью духовные следователи [133] и пресловутый граф Ростопчин, который еще до окончания следствия заявил, что в числе привлеченных к следствию, по его мнению, «невинных нет, а есть более или менее виноватые»… [134] Следственные материалы комиссий были переданы в сенат, который «несколько раз требовал дополнительных сведений о подсудимых»; нашел возможным освободить некоторых из них от содержания в тюрьме и отдать их до окончания дела на поруки (29 января 1814 г.); и, наконец, 8 июля 1815 г. препроводил в московское губернское правление указ, заключавший суждение о степени виновности каждого из подсудимых и постановление над ними приговора.

133

«Истор. Вестн.», 1902 г., авг., 409 стр. и далее.

134

«Русск. Арх.», 1868 г., VI, 886, сноска 12.

«Вины, — говорил сенатский указ, — большею частью состоят в одной только слабости духа, не позволившей им упорствовать с твердостью против угроз и насилий бесчеловечного врага, коего власти покорены были они „неволею и правом сильного“».

Однако были и такие, «коих предосудительные поступки и подозрительные действия, в исполнении возложенных на них от неприятеля должностей и разных поручений, обнаруживают в них людей сомнительной нравственности и правил, противных как святости присяги верноподданного, так и обязанностям доброго гражданина». К числу таких отнесено было из московских муниципалов 22 человека, и им положены разные наказания (самое строгое — к лишению чинов, дворянства и ссылке в Сибирь на житье).

Третью категорию в сенатском указе составляют лица, не занимавшие никаких должностей и привлеченные к следствию по одному подозрению; таких 21. Некоторые из них числились в должностях только на бумаге, а на деле не принимали никакого участия в правлении. Манифестом от 30 августа 1814 г., между прочим, объявлялась амнистия для осужденных по этому делу.

Для многих «милость» эта была запоздавшей. Не говоря уже о том, что обвиняемые, между которыми были совсем невиновные, в течение двух лет претерпели всякие лишения, тюрьму и страх за будущее [135] ; некоторые умерли во время следствия [136] . Смоленский мэр (тит. сов. В. М. Ярославцев) лишил себя жизни.

135

См. указанную выше брошюру Мурзакевича и описания страданий, перенесенных Кольчугиным («Русск. Арх.», 1879 г., 9, 45) и Н. Великановым («Истор. Вестн.», 1902 г., авг., 404–422).

136

Смоленский «генерал-секретарь» Ефремов, которого интендант хвалил за усердие. Ibid., 417 стр.

В. Уланов

Пожар Москвы (Нюренбергская гравюра)

III. Пожар Москвы

И. М. Катаева

а основании свидетельств очевидцев, русских и иностранных, мы можем довольно отчетливо представить себе поразительную картину пожара и отметить его топографию, т. е. те пункты, которые подверглись опустошению.

Все современники согласно свидетельствуют, что пожар начался в первый же день вступления французов в Москву, 2 сентября, в понедельник к вечеру [137] .

137

См. по этому поводу статью С. П. Мельгунова «Кто сжег Москву». Ред.

Действительно, часов в 8–9 вечера пожар вспыхнул в нескольких пунктах: на Солянке — около Воспитательного Дома, в Китай-Городе — в скобяных и москотильных рядах и около нового Гостиного двора [138] , затем — за Яузским мостом, по направлению к Швивой горке. Зловещее зарево пожара, охватившего Москву, было хорошо видно нашей отступившей армии. Наши войска, к вечеру 2 сентября, сделав переход в 15 верст до деревни Панки, «увидели в городе пожар: это было только начало, — говорит очевидец. — В продолжение ночи пожар усилился, и поутру 3 сентября уже большая часть горизонта над городом обозначилась пламенем. Огненные волны восходили до небес, а черный густой дым, клубясь по небосклону, расстилался до нас. Тогда все мы невольно содрогались от удивления и ужаса… Место удивления заступило негодование. — Вот тебе и златоверхая Москва! Красуйся, матушка, русская столица! говорили солдаты» [139] .

138

Находившегося около кремлевской стены между Никольскими и Спасскими воротами.

139

А. Н. Попов. «Французы в Москве в 1812 г.», «Русск. Арх.», 1876 г., I, стр. 322.

Тутолмину с подчиненными удалось кое-как потушить пожар около Воспитательного Дома; но в других местах пожары разгорались все более и более. В особенности страшную картину представляло пожарище Гостиного двора на Красной площади во вторник 3 сентября, около полудня; в это время Наполеон со свитой проехал из Дорогомилова, где он ночевал, в Кремль, а вслед за тем его войска начали занимать предназначенные им части Москвы [140] . На московских улицах наблюдались тишина и безмолвие. Только, по мере приближения к Кремлю, стали встречаться жители и толпы французских солдат, открыто обменивавшихся и торговавших награбленной добычей. Толпы увеличивались еще более на Красной площади, у большого Гостиного двора, уже пылавшего со всех сторон. «Громадное здание, — говорит один из очевидцев, — походило на исполинскую печь, из которой вырывались густые клубы дыма и языки пламени. Возможно было ходить лишь по наружной галерее, где находилось множество лавок. Тысячи солдат и каких-то оборванцев грабили лавки. Одни тащили на плечах тюки сукон и различных материй, другие катили перед собою бочки с вином и маслом, третьи таскали головы сахару и других продуктов… При этом страшном грабеже не было слышно криков; грабители работали молча, сосредоточенно. Слышался только треск пламени, стук разбиваемых у лавок дверей, грохот от падающих сводов. Пламя пожирало беспощадно сокровища Европы и Азии, накопленные здесь. Из погребов, набитых сахаром, маслом, смолистыми и спиртовыми товарами, вырывались густые клубы дыма и потоки пламени» [141] .

140

Накануне прошел через Москву только авангард короля Мюрата и были введены караулы в некоторые части Москвы.

141

Надлер. «Им. Александр I и идея свящ. союза», т. I, стр. 331.

Яузский пожар тоже разгорался сильнее и охватил деревянные здания на Швивой горке и около церкви архидиакона Стефана. Этот пожар угрожал роскошному дому заводчика Баташова, где только что накануне расположился неаполитанский король со своей свитой. По распоряжению Мюрата, не желавшего покидать удобной квартиры, французские войска приняли меры к тушению пожара. Им усердно помогала дворня Баташова во главе с приказчиком Соковым, защищая дом своего господина, хозяйское добро и свое имущество. Баташовский дом в этот день удалось отстоять, но деревянные домики, тянувшиеся вниз до Яузы, сгорели дотла [142] . Тогда же — 3-го числа, сильный пожар свирепствовал на Покровке, опустошал Немецкую слободу и местность около церкви Ильи пророка. В тот день, утром, казаки, внезапно появившись у Москворецкого моста, подожгли его в виду неприятеля. Вслед за тем запылали на берегу р. Москвы казенные хлебные магазины и с оглушительным треском взлетел на воздух находившийся там же склад артиллерийских снарядов. Вблизи Москворецкого моста загорелись Балчуг, а по другую сторону (в Китай-Городе) — Зарядье, и все шире и шире пламя захватывало Гостиный двор.

142

Соков в письме к И. Р. Баташову описывает подробности этих ужасных дней. На другой день — 1-го, во время самого сильного пожара, Баташовский дом со всем имуществом сгорел. «Русск. Арх.», 1871 г., стр. 218 и сл.

Так как пожар угрожал Кремлю, где расположился Наполеон и где были сосредоточены артиллерийские снаряды, то Наполеон приказал маршалу Мортье, назначенному московским генерал-губернатором, во что бы то ни стало прекратить огонь. Французские солдаты напрягали все усилия, чтобы исполнить приказ императора. Но это было не легко, так как огонь находил обильную пищу в горючих веществах, хранившихся в подвалах и лавках москотильного, свечного и масляного рядов, а с другой стороны — пожарных инструментов не было под рукой: они были вывезены по распоряжению Ростопчина. Тем не менее, к вечеру французам удалось, если не совсем потушить огонь на Красной площади, то значительно ослабить его силу и отстоять Кремль от угрожавшей ему опасности. Наполеон мог спокойно спать в кремлевском дворце, в палатах русских царей. Французские генералы и офицеры также надеялись отдохнуть и устроиться с комфортом в русской столице после трудностей долгой утомительной кампании. В тот же день — 3-го, некоторые из них отправились в Каретный ряд, чтобы выбрать себе по вкусу щегольской экипаж из находившегося там громадного готового запаса, причем выбиравший отмечал экипаж своим именем. Но, недолго спустя, загорелся весь Каретный ряд. Французы, занятые тушением пожара в центре, мало обращали внимания на более отдаленые части, где в разных местах, как уже указывалось выше, бушевало пламя.

Наступила ночь с 3 на 4 сентября, «страшная ночь», как называют ее очевидцы. В эту ночь поднялся сильный ветер, который вскоре перешел в настоящую бурю. Порывы ветра разносили огонь по всем частям города; к утру Москва представляла уже огромное бушующее огненное море.

Разные современники в ярких чертах описывают этот день 4 сентября. Шевалье д'Изарн, французский эмигрант, живший несколько лет в Москве и оставшийся в ней при занятии ее Наполеоном, пишет: «В среду, утром, к девяти часам поднялся со страшной силой северный ураган; вот когда начался большой пожар. Из моих окон видно было, как сперва огонь вспыхнул на той стороне реки, гораздо позади Комиссариата [143] и потом начал распространяться мало-помалу по направлению ветра; в один час огонь разнесся в десять различных мест, так что все огромное пространство по ту сторону реки (Замоскворечье), застроенное домами, превратилось в море пламени, волны которого бушевали в воздухе, разнося повсюду опустошение и ужас. В то же время пожар снова вспыхнул в городе (Китай-Городе) еще с большею силою, чем в первые дни. Особенно там, где были лавки, огонь нашел себе обильную пищу в товарах, которые были заперты там. Это обстоятельство, а также сильная буря, теснота места и множество горевших пунктов города делали всякое противодействие огню невозможным, так что несчастные хозяева спешили только захватить с собою самые ценные вещи и бежать. Вот когда начался грабеж, и все, что уцелело от пламени, попадало в руки солдат. Пока пожар превращал в пепел город, остальные части Москвы также пылали: Пречистенка, Арбат, затем — по направлению вала (Садовая) через Красные ворота и Воронцово поле до самой Яузы, по ту сторону Яузы и Яузке — все было в пламени. Вся полоса воздуха над городом превратилась в огненную массу, которая изрыгала горящие головешки; а вследствие расширения воздуха от теплоты буря еще более усиливалась; никогда небо в своем гневе не являло людям зрелища ужаснее этого!» [144] .

143

Комиссариатская набережная.

144

«Русск. Арх.», 1869 г., 1412–1413 стр.