Отечественная война и русское общество, 1812-1912. Том IV
Шрифт:
Это подтверждает такой осторожный свидетель, как маршал Даву. Он пишет жене 18(30) сентября: «Несмотря на пожар, мы находим огромные ресурсы для продовольствования войск. В этом отношении чудовища (les monstres), разрушившие город, не достигли цели». И через несколько дней, 22 сентября — 4 окт.: «Мы оправились и отдохнули с тех пор, как мы здесь, даже больше, чем могли бы рассчитывать. С каждым днем мы выигрываем во всех отношениях». Спустя еще пять дней, 27 сент. — 9 окт., маршал восхваляет «мягкость московского климата» (A d'Eckmuhl et M-ise de Blocqueville, Le Marechal Davout, raconte pas les siens et par lui meme. La Russie et Hambourg, стр. 177 и след.).
Наконец, едва ли не самым красноречивым свидетельством тому, что и в сгоревшей Москве было много провианта, является еще один факт: после того, как французы предали пламени то, что не могли увезти с собой, русские, вернувшись, нашли несколько лабазов с хлебом («Р. Арх.», 1866, стр. 699).
Обыкновенно указывают на то еще, что, оставаясь в Москве, Наполеон должен был сознательно идти на полную дезорганизацию армии. И это едва ли так справедливо. Все свидетельства, в том числе и русские, сходятся в том, что французская часть великой армии была не тронута или почти не тронута дезорганизацией. Мародеров доставляли почти исключительно иностранные, особенно немецкие контингенты [181] . Настоящая дезорганизация, охватившая и французов, началась только во время отступления.
181
Ср., напр., ниже в статье «Партизаны», слова Д. В. Давыдова о гвардии Наполеона во время отступления.
С военной точки зрения зимовка в Москве едва ли также представляла опасность. Правда, Наполеон, стремясь получить в руки крупный козырь и занять столицу, сделал две больших ошибки перед вступлением в Москву. О них говорит Ростопчин в письме к графу С. Р. Воронцову от 28 апр. 1813 г. («Рус. Арх.», 1908, кн. 6, стр. 274): «Если бы он (Наполеон) после Бородина вместо большой дороги пошел на Верею и Боровск, он подверг бы голодовке нашу армию, отрезав все подвозы, которые были направлены на Калугу и приходили оттуда. Тогда он вступил бы в Москву несколькими днями позднее. Если бы, вместо того, чтобы оставаться в Москве, он тотчас же напал на Кутузова, он рассеял бы всю нашу армию, и мог бы спокойно отдыхать». Но даже имея по соседству нашу армию, Наполеон большой опасности не подвергался. Кутузов никогда не рискнул бы напасть на Наполеона в укрепленной Москве. Опасность была только со стороны армии Чичагова, которая двигалась с юга. Но корпус Виктора был уже на месте, и если бы Наполеон остался в Москве, сохраняя стотысячную слишком армию, Шварценберг не посмел бы оказать ему неповиновения. Шести корпусов, оставшихся в тылу: Шварценберга, Ренье, Виктора, Макдональда, Удино и Сен-Сира, хотя последние два и сильно поредели, было совершенно достаточно, чтобы Наполеон в Москве мог не бояться ни наступления Чичагова ни опасной диверсии Витгенштейна (ср. Saint-Cyr, Mem., т. III, гл. V) [182] .
182
Мнение Дедема (Mem., 256) о том, что Кутузов, получив подкрепления, мог бы зайти Наполеону в тыл на Можайск и Вязьму, едва ли может серьезно поддерживаться.
Наполеон это взвешивал очень хорошо, и один момент так твердо было уже решение зимовать, что он велел Боссе составить список тех артистов Comedie Francaise, которых без большого ущерба для театра можно было бы вызвать из Парижа в Москву (Bausset, Mem., II, 107). Сообщая об этом, Боссе горько прибавляет: «Разумеется, если бы он решился остаться в Москве, не случилось бы ничего хуже того, что случилось».
«Последние минуты Наполеона в Москве в 1812 г.» (Ист. муз.)
Наполеон не остался, в конце концов, не по военным соображениями, а по политическим. Он, боялся зимовать так далеко от Германии, так далеко от Парижа, когда никаких решительных успехов за ним не было. Он боялся, что какая-нибудь роковая случайность отрежет его среди зимы от Германии и Франции и в случае какой-нибудь неожиданности он не сможет вовремя поспеть, куда нужно. Если принять во внимание всю совокупность политических условий, нужно признаться, что предосторожность Наполеона не была излишней. К тому же факты очень скоро показали, что император отлично знал психологию людей покоренных и задавленных деспотизмом. Через несколько дней после того, как великая армия выступила из Москвы, в Париже разыгрался заговор генерала Мале, который едва не кончился удачно. Словно предчувствуя его, Наполеон торопился оставить город, сделавшийся роковым в его судьбе. Его дальнейший план кампании был выработан. Весной он решил идти на Петербург. Москва была занята. Гнаться за русскими до Волги и до Урала не имело никакого смысла. Занятие северной столицы давало больше уверенности на мир. Но идти на Петербург немедленно было рискованно. Во-первых, местность была плохо заселена и, следовательно, трудно было провиантировать армию. Во-вторых, поход в Петербург из Москвы был опасен тем, что ставил великую армию между Кутузовым и Витгенштейном, разрывал ее сообщения с коммуникационной линией Вильна — Москва и удалял ее от польских и литовских баз (Labaume, Relation complete de la campagne de Russie, 237). Необходимость быть ближе к Германии и Франции и заставила Наполеона предпринять отступление к Смоленску, где он хотел зимовать, чтобы весною двинуться всеми силами на Петербург. «Принимая во внимание, — говорит он (Mem., dictes aux generaux, IV, 248), — что расстояние от Москвы до Петербурга то же, что от Смоленска до Петербурга, император предпочел провести зиму в Смоленске, у литовской границы, чтобы весною идти к Петербургу»…
Насколько выполнимым казался план ухода из Москвы и зимовки на Днепре, видно из того, что те же опасения высказывал Ростопчин в письмах к Александру. «Я держусь того мнения, — пишет он 8 сент., — что Бонапарт уйдет от него (Кутузова) в то время, как он будет всего менее ожидать того. Он направится на Тверь, где имеются запасы, и произведет тревогу в Петербурге. Держась на Поречье, он снова очутится в Белоруссии, не встретив никакого препятствия. Там он, может быть, останется на зимних квартирах, возвратится в Париж властителем Смоленска и разрушителем Москвы и приготовится к другому походу на будущий год» («Р. Арх.», 1892, 8, стр. 542) [183] .
183
Ростопчину были известны и первоначальные намерения Наполеона относительно зимовки в Москве, но он не считал их серьезными: «Он (Наполеон) прикидывался, будто намерен провести в ней (в Москве) зиму»… и пр. Там же, стр. 554.
Словом, у Наполеона были важные соображения, вызвавшие необходимость оставить Москву. Из них политическое опять-таки было главным. Подобно тому, как политика заставляла Наполеона идти вперед [184] , так теперь она толкала его из Москвы. В обоих случаях, вопреки всем указаниям правил военного искусства, сказывалась основная фальшивость всего политического положения Наполеона, созданное его ненасытным честолюбием и его эгоистическими расчетами [185] .
184
См. т. III, статью «Вторжение».
185
См. в III т. статью «Наполеон».
Тарутино. 6 октября 1812 г. (Гессе)
Но нужно отдать справедливость Наполеону. Он сделал все, чтобы обеспечить успешное выполнение своего нового плана. «Движение к Смоленску, — говорит он (там же), — нельзя называть отступлением». Для него это был обыкновенный стратегический марш, ибо армия не была разбита. И она не должна была быть разбита, если принять во внимание соотношение сил Кутузова и Наполеона, если бы не морозы. Перед тем, как покинуть Москву, Наполеон велел пересмотреть все календари и справочники за сорок лет, чтобы установить, когда начнутся большие морозы. Ему доложили, что раньше первых чисел декабря н. с. этого опасаться нечего (Bausset, там же, 108). Следовательно, чтобы дойти до Смоленска, в его распоряжении было около сорока дней, вдвое больше того, что ему было нужно. Стоявшая все время прекрасная погода подтверждала эти прогнозы. И та ошибка, которую допустил Наполеон, оставшись в Москве больше месяца, — самая крупная ошибка его в этот период — не привела бы к тем трагическим результатам, к которым она привела, если бы сбылись его метеорологические прогнозы.
Но либо императору дали плохую справку, либо морозы начались особенно рано, хотя середина октября ст. ст. едва ли черезчур необычный для морозов срок. Как бы то ни было, не успела армия перейти на Смоленскую дорогу, как морозы начались, и в одну ночь от холода пало 30.000 лошадей. Армия была дезорганизована, не будучи ни разу побеждена. Подобно тому, как пожар Москвы разбил план наступления, так теперь морозы разбили план отступления. Но даже при всей дезорганизации армии, она могла бы зимовать в Смоленске, если бы Шварценберг не покинул ее. Двинувшись не к Минску, а к Варшаве, он давал возможность Чичагову беспрепятственно идти к Березине и угрожать Вильне с ее магазинами. Один из участников похода поляк Брандт, бывший в 1812 г. капитаном, указывает еще на одну ошибку, сделанную Наполеоном. «Я всегда думал, — говорит он (Ernouf, „Souvenirs d'un officier polonais“, стр. 292), — что император даже среди развалин Москвы мог еще вернуть себе счастье, провозгласивши без оговорок восстановление Польши и направив, наконец [186] , к Минску корпус кн. Понятовского. Последний, присоединив к себе дивизию Брониковского и Домбровского, сумел бы заставить Шварценберга действовать решительнее, помешал бы операциям Тормасова и Чичагова и, несомненно, привел бы императору серьезное подкрепление к Березине. Большего и не требовалось для того, чтобы изменить судьбу кампании». Но этого не было сделано, и в решительный момент единственным резервом оказался корпус Виктора. Виктор оставался один и для того, чтобы поддерживать Удино против Витгенштейна (корпус Сен-Сира успел к этому времени окончательно растаять), и чтобы защищать Березину от Чичагова, и чтобы подавать руку Наполеону. Стратегическое положение сразу сделалось невозможным [187] .
186
Понятовский давно просил разрешения сделать со своим корпусом диверсию на юго-запад. Еще в Смоленске он умолял Наполеона об этом, как говорили в польских войсках, на коленях. Он считал успех экспедиции обеспеченным и во всяком случае надеялся сделать большой набор в Киевской области и других старых польских провинциях. Его просьбу горячо поддерживал Даву. Ernouf, там же, 262–263. Наполеон не согласился.
187
Об этом см. ниже, ст. «Березинская операция».
В конечном счете, таким образом, Наполеона толкали на ошибку политические причины, а довершили его сокрушение стихийные или почти стихийные обстоятельства, которые трудно было предвидеть.
А. Дживелегов
«Победа при Тарутине над Мюратом» (Скотти)
VII. Бой под Тарутиным
Подп. А. А. Кожевникова