Отель на перекрестке радости и горечи
Шрифт:
Кейко остановилась у одного из рядов.
— Закрой глаза, — велела она.
Генри, сперва оглядевшись по сторонам, повиновался; стоять посреди прохода с закрытыми глазами было слегка неловко. Слышно было, как Кейко шуршит пластинками, и Генри не удержался, подсмотрел сквозь пальцы, а когда Кейко обернулась, снова зажмурился.
— Открывай!
Генри увидел сияющую виниловую пластинку в белом бумажном конверте, с простой, строгой этикеткой: «Оскар Холден и Полуночники», «Прогулка бродячих котят».
Генри от изумления
— Представляешь?! Это наша мелодия, он играл ее для нас!
Генри держал пластинку в руках и не верил. Он не был знаком ни с одним музыкантом, который бы записывал пластинки. За всю жизнь Генри видел только одну знаменитость — Леонарда Котсворта, который последним сошел с Такомского моста перед крушением [10] . В киножурналах показывали, как он шагает по перекошенному мосту. Как-то раз на ярмарке он проезжал мимо Генри на машине — на вид дурак дураком. Куда ему до музыкантов вроде Оскара Холдена!
10
Подвесной мост в Такоме обрушился в 1940 году под порывами сильного ветра. Некий Леонард Котсворт как раз ехал на машине по мосту. Испугавшись, он выскочил из машины, забыв про своего одноногого пса, ехавшего на заднем сиденье. Бедный пес погиб, а его хозяин тем и прославился на всю Америку, потому что попал в кинохронику.
Оскар и прежде был знаменит на Саут-Джексон, но это уже настоящая слава, осязаемая. Генри вертел в руках новенькую пластинку и, глядя на дорожки, пытался вспомнить музыку, мелодию духовых, партию Шелдона на саксофоне.
— Вот это да! — выдохнул Генри.
— Новенькая, совсем недавно вышла. Я скопила денег, чтобы купить. Для тебя.
— Для нас, — поправил Генри. — Я даже послушать не смогу, у нас нет проигрывателя.
— Тогда приходи ко мне. Мои родители давно хотят с тобой познакомиться.
Генри был польщен и напуган — как боксер-любитель, которому выпала честь выступить на турнире профессионалов. Радость, волнение, страх. Его отец и мать наверняка не пожелали бы знаться с Кейко, японкой. Неужели ее родители — настолько иные люди? Интересно, что они думают о нем?
Генри и Кейко направились с пластинкой к кассе. Немолодая кассирша с длинными светлыми волосами, спрятанными под форменной шапочкой, пересчитывала мелочь.
Кейко, привстав на цыпочки, выложила пластинку на прилавок и достала из кошелька два доллара — ровно столько стоила пластинка.
Кассирша продолжала считать.
Генри и Кейко терпеливо ждали. Кассирша делала подробные записи на листке бумаги.
К кассе подошла женщина с настенными часами. На глазах у изумленных ребят кассирша взяла часы, завела. Приняла деньги, вернула сдачу, положила часы в зеленый фирменный пакет.
—
Кассирша лишь молча искала глазами других покупателей.
— Простите, мадам, я хочу купить пластинку.
Вид у кассирши был грозный — руки в боки, челюсти сжаты. Генри закипал от ярости. Кассирша наклонилась и прошипела:
— Идите в свой квартал, там и покупайте.
На Генри, бывало, смотрели косо, но со столь откровенной грубостью он сталкивался впервые. Он слыхал о такой гнусности, но только не здесь: Сиэтл — это вам не Арканзас и не Алабама.
Кассирша, подбоченясь, разглядывала их.
— Таких, как вы, мы не обслуживаем… у самой муж на фронте…
— Я хочу купить эту пластинку. — Генри выложил рядом с деньгами свой значок «Я китаец». — Мне, пожалуйста, пластинку.
Кейко стояла, сжав кулаки, костяшки побелели от напряжения; казалось, она вот-вот заплачет или выбежит вон.
Генри сверлил взглядом кассиршу. Та нахмурилась, но все же сменила гнев на милость: смахнула в кассу два доллара, отодвинув в сторону значок, сунула Генри пластинку — без пакета, без чека. Генри потребовал и то и другое, в душе боясь, что она позовет охрану, крича, что пластинку украли. Кассирша нацарапала на желтом чеке цену, тиснула штамп «оплачено», сунула чек Генри. Тот даже поблагодарил.
Генри спрятал чек в карман вместе со значком:
— Пойдем.
Всю дорогу домой — а путь был неблизкий — Кейко молча смотрела перед собой. Радость ее лопнула как воздушный шарик. Генри нес пластинку и как мог старался успокоить Кейко:
— Сюрприз чудесный, спасибо! Лучшего подарка я в жизни не получал!
— А у меня никакой радости, одна злость, — призналась Кейко. — Я здесь родилась. Даже по-японски ни слова не знаю, но всюду, куда бы я ни пошла… меня ненавидят.
Генри нашел в себе силы улыбнуться, помахал пластинкой у Кейко перед носом и протянул ей пакет. Кейко, глянув на пластинку, улыбнулась.
— Спасибо, — сказала она.
Всю дорогу Кейко не спускала с пластинки глаз.
— Когда меня дразнят в школе, я уже не обижаюсь. Папа говорит, они маленькие, глупые и всегда найдут кого дразнить — мальчишку-слабака или девчонку-коротышку. А уж китайцы и японцы — удобная мишень для насмешек. Но здесь, далеко от дома, взрослые…
— От взрослых такого не ожидаешь, — согласился Генри, зная по опыту, что взрослые, бывает, ведут себя хуже детей. Намного хуже.
«Зато у нас есть пластинка, это главное», — думал Генри. В память о месте, где людям неважно, как ты выглядишь и откуда родом. Когда звучит музыка, никто не спросит, как твоя фамилия — Эбернети или Анжу, Кун или Кобаяси. И пластинка — тому доказательство.
По дороге Генри и Кейко заспорили, кому забирать пластинку.
— Я же тебе подарила. Ну и пусть слушать не на чем, все равно забирай. Когда-нибудь сможешь послушать… — уговаривала Кейко.