Отголоски прошлого
Шрифт:
— Эй, это все мое печенье! — возмутился матрос, но из-за своей ноги (и частично из-за лени) не сдвинулся с места.
— Да за такое на сухари и воду сажают, а не печеньями кормят… — крайне строго заметил Траинен, невольно подмочив свою репутацию «доброго второго помощника». — Это вам не шутки, тут речь идет о безопасности и жизнях людей. У капитана спросите, если не верите. Кстати, сударыня, позвольте полюбопытствовать… А вы что вообще здесь делаете?
— Уборку! — с вызовом ответила повариха.
— Какую такую уборку?.. — удивление на лице доктора смешалось с легким недовольством. — У меня здесь вообще-то и так чисто.
— И это вы называете чистотой?.. Тоже мне, а еще доктор…
— А не кажется ли вам, что учить дипломированного медика, как ему организовывать
— Что? Ты что, прямо так прямым текстом заявляешь, что мое место на кухне?
— Нет. И не я это сказал… Вернее, я этого не говорил.
— Ладно уж, сэр доктор… А могли бы просто мне спасибо сказать за то, что у вас здесь теперь чисто и красиво. А то разводите здесь мох и плесень…
— Плесень?.. — Ларри нервно передернуло.
— Ну да. Я у вас нашла десяток кусков плесневелого хлеба, всего в зеленых пятнах — мерзость какая…
— Вы трогали мой плесневелый хлеб??? — ужаснулся Лауритц, который специально сохранял его в специальных условиях вторую неделю, лелея и любовно сортируя сине-зеленые пушистые пятна на пшеничном мякише. — Это же была Специальная Плесень… И что вы с ним сделали?..
— Да выкинула, ясное дело, испорченный продукт же. И что ж вы так убиваетесь, не пойму… Хотите, я испеку вам свежего хлеба, пока муки еще достаточно?
— Выйдите, пожалуйста, мне нужно поработать в спокойной обстановке, — попросил приунывший лекарь, но напоследок добавил: — Да, испеките небольшую буханочку, пожалуйста, она пойдет в медицинские расходы. А если вы еще сделаете парочку пирожков для нас с капитаном, так я вам буду бесконечно благодарен…
Когда кокша удалилась, а напряженная обстановка в лазарете немного разрядилась, Траинен приступил к своим непосредственным обязанностям. Попросив Армина полежать на животе, он начал обработку его ран… Этот молодой, «отпочковавшийся» каким-то загадочным образом от Хельмута Пратта пиратик никогда не ходил в школу, но свидетельство о его образовании было подробно расписано на всем его теле. Видно было, что битье ему не впервой…тем лучше, что ж, хоть психологическую травму подрастающему организму это не нанесло. Парняга принципиально носил минимум одежды, даже если погода была довольно прохладной, отчего его кожа давно стала обветренной и коричневой от солнца. Также доктор заметил на его коленях, локтях и кистях рук старые ороговевшие мозоли, происхождение которых сам затруднялся установить…
— Полежи смирно, — попросил врач, — сейчас я еще нанесу на раны мазь, а потом нужно будет часик отдохнуть…
— А может, не надо? Может, и так сойдет? — заерзал непоседливый мальчишка.
— Что, боишься? — усмехнулся Ларри.
— Ничего я не боюсь, — почти обиженно ответил Армин. — Да еще и целый час потом валяться, бездельничать — кто ж от такого откажется… — о, вот он уже и рассуждает как обычный подросток его возраста, а Лауритц уж было начал подозревать, что с ним что-то не так.
— Медицина — это не шутки. Вот я расскажу тебе сейчас одну историю… Однажды один мальчик… — Ларри замялся, задумавшись о том, есть ли смысл шестнадцатилетнему парню, почти мужчине, рассказывать поучительные истории про «одного мальчика»… Но потом решил, что им все возрасты покорны. — Так вот, один юный матрос наступил ногой на ржавый гвоздь, который вонзился ему в пятку до самой кости. Сперва он не придал этому никакого значения и продолжал бегать босиком по всякой грязи…потому что другие матросы были такими же разгильдяями, как он, и швабрили палубу недостаточно тщательно. Вскоре ранка загноилась, а парень начал ощутимо прихрамывать, но так и не обратился к судовому врачу, потому как по-прежнему считал это пустячным делом. С каждым днем он подволакивал больную ногу все больше и больше до тех пор, пока окончательно не слег, его била лихорадка, а ступня почернела…
— И отвалилась?.. — наивно поинтересовался Армин.
— О, нет, мой юный друг, — покачал головой доктор, — это только в сказках ноги отваливаются сами собой, а в жизни ему пришлось ее ампутировать. Попросту говоря, отрезать, — пояснил он, видя непонимание в глазах собеседника.
— Что, серьезно??? Хрясь — и все, вместе с костью?
— Совершенно верно, — рыжий кивнул.
— А как? — парнем теперь овладело любопытство, достойное пятилетнего ребенка.
— Ну… — немного помедлив, Траинен выдвинул сундучок с инструментами и извлек оттуда агрегат, подозрительно напоминавший напильник. — Примерно вот такой штукой.
— Ух ты… А ты и сам когда-нибудь отпиливал ноги?
— У живых людей?.. Ну…нет, — заметив, что беседа ушла в совсем уж безрадостное русло, Ларри слегка смутился, а еще больше смутился он тогда, когда между делом бросил взгляд на матроса, лежащего на соседней койке и ставшего невольным свидетелем этого разговора. Несчастный сейчас с лицом белым, как полотно, и испариной на лбу переводил красноречиво-испуганный взгляд со своей покоившейся не подушке перебинтованной ноги на докторскую пилку и обратно. Вот так нетрудно было понять причины, почему даже те, кому Лауритц был симпатичен как человек, крепко недолюбливали его род деятельности и старались обходить лазарет десятой дорогой… — Нет-нет, это не то, что ты подумал! — поспешил заверить врач матроса, взмахнув руками и позабыв о том, что все еще сжимает в одной из них «орудие пыток». — Это была всего лишь гипотетическая история. Как бы «например», твоего случая она никак не касается… Не дрейфь, матрос, через недельку поставим тебя на ноги, будешь как новенький. А я всего лишь хотел сказать, — добавил он, снова обернувшись к Армину, — и не устану этого повторять, что даже пустяковая рана может привести к смертельному исходу. Точно так же, как и незначительные на первый взгляд поступки могут сыграть решающую роль в судьбе…
Глава 8. Укрощение строптивых
Живописный синяк под глазом Варфоломео Ламберта жил собственной жизнью и проявлял удивительные метаморфозы. Из багрового он стал иссиня-фиолетовым, затем — зеленым и, в конце концов, приобрел едва заметный золотистый оттенок, как драгоценная пудра на щеках городских модниц. За это время низложенный пиратский капитан постепенно вернул себе не только смазливую морду, настойчиво требующую кирпича, но и свою лихую самоуверенность. Опытным путем он обнаружил, что, несмотря на все его то и дело проскальзывающие дерзости и ужимки, за некоторые из которых его по-хорошему стоило бы заковать в цепи и посадить в карцер до конца путешествия, капитан относилась к нему довольно лояльно, можно даже сказать, мягко. Чем больше сходило пирату с рук, тем больше он начинал себе позволять и, продолжая оставаться безнаказанным, превратился в того же надоедливого хвастуна, которого сколопендровцы впервые встретили на острове Трилистника. Причины такого «особенного» отношения со стороны мадам Гайде были Ламберту неизвестны (как и другим членам команды), но он, конечно, придумал несколько собственных версий для объяснения этого феномена и возомнил себя незнамо кем…
Как-то раз славным погожим вечерком большая часть моряков отдыхала на верхней палубе, рассевшись кто на чем попало, и расправлялась с очередным кулинарным шедевром, состряпанным на ужин коком. А ведь действительно нужно было быть по крайней мере волшебником для того, чтобы умудряться готовить не просто съедобные, но и вкусные и разнообразные блюда из стандартного простого набора продуктов, водившегося в трюме. Лауритц ужинал с командой, манерно орудуя ложкой в удерживаемой на коленях миске. Доктор уже не поражался манерам просмоленной матросни, его не смущали ни разговоры с набитым ртом, ни звучное рыгание, ни ковыряние пальцами в зубах с последующим вытиранием рук об одежду… Разве что юный Армин, сперва шумно выхлебавший похлебку из миски через край, а потом выедавший самые вкусные кусочки разваренной говядины со дна прямо пальцами, его слегка удивил…но и в этом не было ничего странного. В по-домашнему рассевшейся компании мужчин пролавировала поднявшаяся с камбуза Марука и начала собирать у всех пустую посуду, попутно премило улыбаясь матросам.