Отголоски судьбы
Шрифт:
Слушая голос кира Джадисса, Дим по очереди обводил взглядом каждого советника. Бледного, потерянного Ривэна Пантерри, вжавшегося в кресло, будто он хотел стать невидимым. Жертва Бриндана оказалось напрасной. Теперь мальчишка как козырная карта, разыгрываемая Великими Домами. Тот род, который сумеет перетянуть его на свою сторону, получит ощутимое преимущество.
Торжествующий уничтожающий взгляд Дайонте. Бьющий не слабее того болта, который советники всадили ему в грудь. Дим презрительно сузил глаза и вздернул подбородок. Его пока еще рано списывать со счетов.
Напускное равнодушие Элсмиретте,
Почему отец так поступил с ним? Почему поступал так всю его жизнь? Ведь серебро в крови — наследие Иланди. Почему не указал правильный путь, не обучил, не направил?
… - и вместо того, чтобы, укрывшись в укрепленной крепости ждать подкрепления, повел солдат в бой, обрекая их на смерть в угоду утолению своей жажды славы, — судья чуть прервался, оторвал глаза от бумаги, — Сэй Иланди, вам есть, что ответить?
То же неопределенное пожатие плечами.
— Тогда у меня следующее письмо. От капитана Фраускани из гвардии Дома Дайонте. Кир Фраускани сообщает, что еще с самого начала сэй Иланди вел себя вызывающе и абсолютно не интересовался ни мнением, ни образом жизни войск, вверенных ему. Не вникая в суть того, что представляют собой гвардии различных Домов, насильно делал перестановки, не считаясь ни с чьими пожеланиями, тем самым деморализуя войска и ослабляя воинскую силу.
Интересно, а почему сам капитан из гвардии Дайонте не прибыл в суд? Дим скривил губы. Вроде он был одним из тех, кто вернулся в Эфранор, после того как их командующий начисто деморализовав воинство, ушел в Мюрджен.
На этот раз кир Джардисс не стал спрашивать его мнения, сразу перешел к чтению следующего обвинения.
— Один из сотников гарнизона пишет, что прибывший в крепость сэй, вел себя заносчиво и крайне спесиво, тем не менее, не выказывая особых знаний и опыта военного дела. Мог исчезнуть на несколько дней, оставив людей, вверенных ему в полном неведении и возвращался лишь только когда сам захочет.
За дни, проведенные под арестом, запертый словно в клетке, безучастно наблюдая как день сменят ночь и обратно, Дим прокручивал в голове десятки, сотни воспоминаний, образов, мыслей, догадок. Отрезанный от источника информации, возможности искать ответы на свои вопросы он не мог контролировать ситуацию и уже тем более выправить ее в свою сторону. Зато пришел к выводу, что надо быть сдержанным, уверенным в себе и в том, что он делал, не срываться, не проявлять губительной в этом случае агрессии, не давая своим врагам повода еще больше сжать тиски.
— Сей Иланди, у вас есть что сказать Высокому Суду?
— Нет, — сухо ответил он, — любое мое слово будет принято за оправдание, а мне не в чем оправдываться.
Судья вновь уткнулся в свои бумаги.
— Тогда я вызываю первого свидетеля. Лейтенанта летного подразделения карателей Кладиса Гордисэрри.
Сверкая новыми нашивками, «летун» четкими быстрыми шагами вошел в залу, остановившись на линии обвиняемого по правую руку. Отвесил поклон императору и советниками, выразил свое почтение суду, повернулся к Димостэнису, склонив голову и приложив правую руку к левому плечу. Дим ответил легким кивком головы.
— Лейтенант, когда началось ваше участие в сражениях?
— Еще до того, как сэй Иланди прибыл с передовыми отрядами в крепость Эшдар.
— Насколько плачевна была ситуация на северных границах Астрэйелля?
Кладис усмехнулся.
— Нас убивали, ваша честь.
Судья кашлянул.
— Мы бы хотели услышать более подробно, что происходило в это время в крепости и что стало происходить после прибытия императорских войск.
— Враг, превосходящий численностью и вооруженный тяжелым штурмовым орудием, взял первую стену и удерживал ее, укрываясь, совершая набеги на мирных жителей. Комманданте закрылся в главной крепости, обрекая на уничтожение подданных его величества, которых был обязан защищать. И только сэй Иланди смог остановить бойню, дать новое направление нашим действиям.
— Скажите, а разве, закрывшись в крепости и ожидая прихода основных войск, он бы не предотвратил гибели более пяти тысяч человек?
— Эшдар не имел ни достаточного количества воинов, ни оружия, которым он мог бы защищаться. Нас взяли бы также, как и первую крепость. У нас не было шансов. Ровно, как и у мирного населения, если враги пошли бы дальше по землям Астрэйелля.
Судья уткнулся в бумаги. Димостэнис отметил сменившееся выражение лица у советников. Лишь один император оставался все так же безучастен.
— Что вы скажете насчет частых отлучек сэя Иланди из крепости?
Кладис недоуменно пожал плечами.
— Не совсем понимаю, ваша честь. Сэй Иланди всегда был как ориентир для нас, примером и поддержкой. И в походе, и на стенах крепости, и на поле боя. Всего один раз он был вынужден покинуть крепость, когда с небольшой группой вышел в поход для сбора информации, так как спрятавшийся за стенами комманданте боялся высунуть нос.
— Разве командир не должен оставаться со своими людьми, а не быть в любой бочке затычкой, рискуя своей жизнью? — не удержался, высказался Дайтоне. — Разве он имел право покидать крепость?
Кладис со всей учтивостью поклонился советнику.
— Если бы в крепости был еще кто-нибудь соответствующий сэю Иланди по мастерству и опыту, возможно, об этом стоило задуматься. Без него никто бы из нас не прошел того пути и уж тем более не смог вернуться. Он спас жизнь каждого из нас и только благодаря ему мы смогли собрать сведения и узнать, что враг, напавший на первую стену, являлся всего лишь авангардом основных сил противника и ждал подкрепления.
— Лейтенант Оркалита, — судья вызвал следующего свидетеля, — была ли необходимость сносить первую стену? Может, ее нужно было отбить у неприятеля и вернуть себе?
— Было бы неплохо, — податливо кивнул головой лейтенант из гвардии Дома Элсмиретте.
Кир Джадисс чуть поддался вперед, как зверь, почуявший долгожданную добычу.
— Однако сэй Иланди приказал ее снести! Это была ошибка вашего главнокомандующего или жажда быстрой славы?
Свидетель задумался.
— Скорее жажда, — протянул он.
Судья откинулся на спинку кресла, бросив быстрый взгляд в сторону ложи советников.
— Жажда вселить веру в людей, которые почти перестали верить, что чего-то могут добиться.