Отказать Пигмалиону
Шрифт:
Вадим в разговоре почти не участвовал – ему было интересно наблюдать за хозяином дома – уж очень тот необычно выглядел. Да и обстановка была под стать Тенину. Культ тридцатых годов – одежда, мебель, посуда, книги, которые в небольшом количестве стояли на низких этажерках, были изданы известным немецким издателем того времени Куртом Вольфом. Можно было, конечно, заподозрить хозяина в германофильстве, но по некоторым приметам он был увлечен историей культуры, а время было им выбрано исключительно по эстетическим соображениям. В конце концов, арт-деко – это стиль не только практичных форм, но и чудесных сочетаний материалов, удобного изящества. Вадим неожиданно почувствовал легкую зависть – чувствовалось, что в этом доме на собственные увлечения денег не жалели. «Впрочем, я тоже богат!» – впервые с момента получения отцовского наследства ему понадобилось таким образом самоутвердиться. До этого он считал, что денег у него столько, сколько он заработал сам.
Хозяин, подметив молчаливость Вадима, истолковал ее по-своему.
– Вы устали… Вам отвели комнаты, выходящие окнами в сад. Отдыхается там чудесно. Гости
Вадим с Алей встали, изобразили что-то вроде поклона и покинули столовую.
– Вы заметили, в его присутствии ведешь себя совсем по-другому, – задумчиво произнесла Аля.
– Заметил. Мне даже хочется шаркнуть ножкой. Еще заметил, что этот господин любит цитаты. Про розы, которым он нас показывал, – это Шеридан. – Вадиму Тенин был любопытен, и прежде всего тем, как он устроил свою жизнь. «Он из России, это ясно. Купил замок, живет в свое удовольствие и весь в трудах. Откуда такая страсть к старым костюмам, вернее к старой моде? Что это – театр? Образ мысли и образ жизни? Он удивительно образован, это бесспорно, но во всем этом есть «гримаса». Интересно, как его воспринимают соседи, впрочем, тогда, на концерте в Зальцбурге, его окружили вниманием… Значит, лицо известное и в известной степени достойное. Но чем он занимается? Нельзя же только сажать яблони и читать старые книжки. Фрау Вольц говорила что-то, но я пропустил мимо ушей. Помню только, что среди его знакомых есть очень известные люди». Вадим вдруг почувствовал, что хочет спать, – ранний подъем, незнакомая дорога, разговоры – все это утомило. Аля же, напротив, была бодра.
– Я не хочу спать, я осмотрю дом и погуляю в саду. – Она побежала переодеться для прогулки.
– Не заблудитесь, прошу вас… К тому же кабаны, как выясняется, тут бродят, если они, конечно, не выдумка хозяина дома.
Аля вышла из дома и пошла по направлению к густому еловому лесу. Она оделась удобно – куртка, защищающая от весеннего свежего ветра, удобные прогулочные ботинки, темные очки, на голову повязала шарф, и теперь она выглядела старше своих лет. Аля шла легко, вдыхая густой весенний запах. Пока она спускалась вниз с зеленой горы, на которой стоял дом, то видела зеленые окрестности с торчащими, словно морковки и редиски, верхушками маленьких деревенских церквей. Местность была обжитая – кроме темной полосы леса, принадлежащего Тенину, все остальное пространство занимали аккуратно разложенные квадратики пашен, а селения были «нанизаны» на небольшую реку. Картина, открывшаяся Але, поражала своей какой-то искусственной завершенностью. Будто художник, изобразивший это, выверял перспективу с линейкой в руках. Але увиденное нравилось, а душу переполняло чувство значительности всего, что происходило с ней. «Случай! Как все решает случай. Не пройди Вадим мимо окон Дома творчества – я бы не попала в Зальцбург. Откажись я от пасхальных выступлений – мы бы не встретили Тенина, и я бы никогда не попала в такое прекрасное место – настоящая усадьба! Я соскучилась по дому и по Москве, но как бы хотелось, чтобы мама все это увидела! Если бы Вадим уговорил ее погостить у меня. Но для начала надо сдать экзамены! Ах, видела бы она только эту красоту! И все-таки я тоже молодец – меня педагоги хвалят, а значит, есть надежда!» Она шла по дороге, по которой они подъехали к дому. Аля не имела представления, куда приведет ее тропинка, было просто приятно идти. Другая на ее месте всецело бы отдалась впечатлениям, предпочтя новизну, но Аля была осторожна. «И все-таки я иногда скучаю! Мне не хватает Москвы…» Аля впервые в жизни ощутила то, что преследует человека, существо требовательное и привередливое, всю его жизнь, – она испытала огорчение от невозможности полной гармонии. Много позже это чувство станет привычным, а потому не таким острым, но сейчас, в силу юношеской жадности, она эту неполноту ощутила как внезапное горе. В раздумьях Аля не заметила крутого поворота и очень поздно услышала шум работающего мотора. Отскочила она в последнюю минуту – навстречу ей на большой скорости двигалась машина. Аля успела только увидеть красивое мужское лицо. Водитель прибавил газ, и машина натужно заурчала, приготовившись покорить вершину, на которой стоял дом герра Тенина. Но внезапно мотор смолк. И Аля, машинально оглянувшись, увидела, как автомобиль остановился у кромки поля, но водитель не вышел. Аля поняла, что ее разглядывают в боковое зеркало. Она тут же отвернулась и продолжала спокойно идти по тропинке. «Почему он не едет?» – думала она. Присутствие незнакомого человека тревожило, тем более что вел он себя скрытно – из машины не показывался и дальше не ехал. «Дойду вон до того поворота и остановлюсь. Посмотрю, что он там делает. Так, на всякий случай», – думала Аля и чувствовала себя неуютно. С одной стороны, показывать испуг в таком благообразном и спокойном месте ей казалось неудобным, но присутствие незнакомца в пустынном поле не могло не волновать. Аля сделала несколько шагов и остановилась завязать шнурок на ботинке. Так было удобно подглядеть за водителем. А тот уже вышел из машины и прохаживался, рассматривая
«Как же я далеко ушла!» – подумала она и, оглянувшись по сторонам, повернула в сторону дома Тенина. Ее настроение неуловимо изменилось. «Этот человек кого-то ждал. Скорее всего, девушку. Может, у них свидание было здесь назначено», – вздохнула Аля. Возникший было страх прошел, но среди всего этого торжества природной щедрости и человеческого трудолюбия она почувствовала себя очень одинокой.
Понять, каким образом функционировал дом господина Тенина, было невозможно. Казалось, что некие бесшумные, невидимые слуги успевают убирать, готовить, накрывать столы, разжигать камины. В саду тоже царил порядок – стволы были побелены, кусты подстрижены, клумбы поражали цветовой продуманностью.
«Кто это ему все делает? – удивлялся Вадим, устраиваясь на благоухающей лавандой подушке. – За все время я увидел здесь одного человека».
«А он – молодец», – думала Аля, вернувшаяся с прогулки и наблюдавшая в окно за Тениным, который собственноручно сажал вишню. Хозяин переоделся в вельветовые бриджи и короткую куртку, движения его были точны, почти профессиональны. Судя по обстоятельности, с которой Тенин занимался маленьким деревцем, садовое дело он любил. «В нем есть обаяние, которое раздражает. Быть может, это от зависти. Он совсем еще не старый, но кажется мудрым, как будто знает секрет правильного жизнеустройства. Судя по всему, уже в юности он был таков – не только придумал модель собственной жизни, но и выстроил ее. Причем так стильно, я бы сказала, исторически достоверно. Я о такой жизни читала в книгах – красивая жизнь утонченного барина-философа, балующегося выведением роз».
До вечера оставалось еще время, и Аля села писать письмо в Москву. В этом занятии она находила все больше прелести – написанный текст был ее миром, она могла разукрасить этот мир красками – яркими, грустными, блеклыми. Теперь она уже не ограничивалась открытками, а писала обстоятельные письма. Именно они стали средством общения с матерью – на словах ей было сложнее объяснить самому близкому человеку свои чувства, а чаще всего она и стеснялась это делать. Письма, лишенные звуковой интонации, позволяли преодолеть робость и подчиненность материнскому авторитету. Это же смягчало дочерний упрек – ты не верила, ты была против, а смотри, как у меня получается… И хотя получалось у Али совсем еще немного – в конце концов, она еще не стала певицей, самый главный шаг в жизни она уже сделала и не могла скрыть торжества. Это самое торжество и довольство собой проскальзывало в письмах, наполненных описанием мест, где никогда не довелось побывать матери, гордостью от приобретенных навыков самостоятельной жизни в чужой стране, радостью из-за первых успехов. Эпистолярный жанр помогал ей отчитываться перед матерью и не чувствовать себя уязвленной.
В семь часов Аля и Вадим вошли в Синюю гостиную. Стоящий у входа деревянный ангел проводил их буравчатым взглядом раскрашенных зрачков. Царапины на зрачках придавали взгляду молодого ангела эффект старческой катаракты. Аля не выдержала и прыснула. Вадим незаметно дернул ее за рукав, но через секунду оторопел – войдя в гостиную, они как бы перенеслись теперь уже в бурные двадцатые. Все собравшиеся в этой комнате, три женщин и четверо мужчин, были одеты по моде тех лет. Аля с восхищением уставилась на шелковые платья, расшитые стеклярусом, крохотные изящные сумочки и украшения, которые в изобилии присутствовали на шеях и запястьях дам.
– Прошу познакомиться! – Откуда-то сбоку появился герр Тенин и взял под руки их обоих, таким образом давая понять, что эти двое находятся под его особым покровительством. – Фрейлейн Корсакова и герр Спиридонов.
Все присутствующие заулыбались. В гостиной воцарилось то самое оживление, которое свидетельствует об интересе к новым гостям.
С ними раскланивались, говорили слова приветствия, из которых следовало, что эти люди только и мечтали познакомиться с удивительно талантливой девушкой из России и ее дальновидным, обладающим потрясающим коммерческим чутьем импресарио. Разговоры, наполненные сложными комплиментами, начинались по-немецки, но потом, коль скоро становилось понятно, что Вадим говорит только по-английски, а Аля – по-немецки, шли на двух языках. Аля, сначала растерявшаяся от такого внимания, помалкивала, но необходимость помочь Вадиму в немецком потихоньку освободила ее от напряжения. Беспрестанно поправляющая темные пряди у раскрасневшихся щек, она улыбалась, успевая отвечать и переводить. В какой-то момент она поймала взгляд Тенина и удивилась его нежности. Ей вдруг стало неудобно – так неудобно было рядом с влюбленным в нее преподавателем музыки Сергеем Фомичом. Неопытность и привитая матерью излишняя осторожность заставили ее ответить строгим, непонимающим взглядом. Впрочем, очень быстро общий разговор, в котором нельзя было не участвовать – ведь речь шла преимущественно об искусстве, – отвлек ее. Тем более герр Тенин оказался в центре этой беседы.
– Я всегда завидовал людям, умеющим петь! В этом искусстве очень редко подражание. Певческий талант – он как отпечатки пальцев, неповторим. Сами посудите, можно ли скопировать ноту «ля»? Можно. «Ля» – это «ля», но пропоет ее каждый по-своему, скопировать тембр, интонации, голосовые регистры – это, видите ли, практически невозможно. Возьмите два сопрано, и они оба исполнят одну и ту же арию по-разному. Увы, в живописи дело обстоит иначе. Это я вам заявляю с полной ответственностью. Знаете, к какому выводу я пришел? – Тенин помолчал, а потом с грустью в голосе продолжил: – Я – плохой художник! И чем старше я становлюсь, тем больше и больше я в этом убеждаюсь.