Откровенные рассказы странника духовному своему отцу

Неизвестен 3 Автор

Услышавши это, я смекнул дело, да нутко скорее бежать оттуда, вышедши возрадовался душою и прославил Бога, мудро вся на пользу строющего.

Много было еще разных случаев, обратясь к своему отцу, сказал я. Если по порядку рассказывать-то, то и в трое суток не переговоришь всего. Разве еще один случай рассказать.

В ясный летний день увидел я кладбище близ дороги, или так называемый погост, т.е. церковь, да одни священно-служительские дома. Был благовест к обедне; и я пошел туда. Шли туда же и окрестные люди; а иные, не доходя церкви, сидели на траве и, видя меня, поспешно шедшего, говорили мне: не спеши; еще настоишься вволю, покуда качнется служба; здесь служат очень долго, священник-то больной, да такой мешкотный. Действительно, служба шла очень долго; священник молодой, но прехудой и бледный, действовал очень медленно, впрочем, очень благоговейно и с чувством в конце обедни сказал прекрасную понятную проповедь о способах приобретения любви к Богу, по окончании же всей службы, вышел и начал говорить к народу, вот я учил вас любви словами, теперь буду учить вас делами любви, желающих прошу теперь придти ко мне на завтрак. Некоторые из народа пошли за ним, и я тут же, вошли прямо в сад, под деревом стоял стол, а около все длинные скамейки, -

на столе лежало евангелие, священник, севши, раскрыл евангелие, начал читать и толковать так прекрасно и любезно, что слушали мы со вниманием и удовольствием, потом подали чай, поставили на стол водку и закуску - хорошую, - все выпили и закусили, а священник-то обратился ко мне да и говорит, ты, брат, что не выпил? Не смотри на это, что я не пью ни чаю, ни водки, ведь это не по воздержанию, а потому, что я давно болен и мне всякое горячительное вредно... потом, обратясь к народу, сказал - ныне праздник и разрешение на утешение пищею. Все ли из вас имеют достаточный обед и не нуждается ли кто в чем? Народ ничего не ответил, смиренно поклонился своему пастырю и все разошлись... Священник оставил меня пообедать, я за столом-то и сказал ему, как вы, батюшка, благоговейно да долго служите! Да, ответил он, хоть это прихожанам-то и не нравится и ропщут, но нечего делать; ибо я люблю всякое молитвенное слово прежде размыслить, и насладиться им, да тогда уже и произносить гласно, а то без внутреннего ощущения и сочувствия всякое произнесенное слово будет и для самого, и для других бесполезно; дело все во внутренней жизни и внимательной молитве! А как мало, промолвил он, занимаются внутренним деланием! Это от того, что не хотят, небрегут о духовном, внутреннем просвещении, сказал священник. Я опять спросил: да как же достичь-то его? Это кажется очень мудрено. Нимало; чтобы просветиться духовно и быть внимательным и внутренним человеком, следует взять один какойнибудь текст из св. писания, и как можно дольше держать на нем одном вое внимание и размышление, и откроется свет разумения. Также должно поступать и при молитве: если хочешь, чтобы она была чиста, правильна и усладительна, для сего следует выбрать какую либо краткую, из малых слов, но сильных, состоящую молитву, и повторять ее многократно и подолгу, и тогда ощутишь вкус к молитве. Очень мне понравилось сие наставление священника, как оно деятельно и просто, но вместе глубоко и премудро! Я умственно благодарил Бога, что Он показал мне такого истинного пастыря церкви своей.

По окончании стола, священник сказал мне: ты после обеда усни, а я займусь чтением Слова Божия, да приготовлением к завтрему проповеди. Вот я и вышел в кухню; там никого не было, одна престарая старуха сидела, сгорбившись, в углу, да кашляла. Я сел под окошечко, вынул из сумки мое Добротолюбие, да и стал читать потихоньку про себя; наконец прислушался, что сидевшая в углу старушка беспрестанно шепчет Иисусову молитву; я возрадовался, услыша часто изрекаемое святейшее имя Господне, и начал ей говорить: как это хорошо, матушка, что ты все творишь молитву! Это самое христианское спасительное дело. Да, батюшка, ответила она, на старости моих лет только и трости, что Господи прости! Давно ли же ты так привыкла молиться? С малых лет, батюшка; да без этого мне и быть нельзя, ибо Иисусова молитва избавила меня от погибели и смерти. Как же это? Расскажи, пожалуйста, во славу Божию и в прославление благодатной силы Иисусовой молитвы. Я убрал в сумку Добротолюбие, сел к ней поближе, и она начала рассказывать:

Я была девка молодая и красивая; родители сговорили меня замуж: только бы завтра быть свадьбе, жених шел к нам, и вдруг не дошедши шагов десяти, пал и умер, ни разу не дохнувши! Я так сего испугалась, что вовсе отказалась от замужества и решилась жить в девстве да ходить по святым местам молиться Богу. Однакож, одна пускаться в путь боялась, как бы по молодости моей не обругали меня злые люди. Вот знакомая мне странница-старуха научила меня, чтоб, где бы ни шла я по дороге, все беспрестанно творила Иисусову молитву, и крепко заверила, что при сей молитве никакого несчастия не может случиться в пути. Я сему поверила, и точно ходила все благополучно, даже и в отдаленные святые места; мне родители давали на сие деньги. Однажды пошла я в один город на поклонение чудотворной иконе, а дорога была глухая и много верст степью да перелесками, но я ничего не опасалась, будучи уверена, что творимая мною Иисусова молитва никакого несчастия до меня не допустит, вот уже подхожу к городу, и он в виду у меня верст за пять или за шесть, я и пошла попрямее от дороги перелесочком по тропинке, вдруг с дороги подскакал ко мне верховой, слез с лошади, остановил меня и стал меня спрашивать, откуда я и куда иду. Я ответила, вот он и стал ко мне приставать и приставать!
– ах, что ты делаешь, отступись от меня... он вынул из бумажника синюю ассигнацию и стал давать мне, я и на то не согласилась да и хотела убежать от него, - он, разъярившись, выхватил привязанный у него на цепочке большой складной нож, разогнул да и наставил мне в грудь, сказавши - вот сейчас заколю, я до смерти испугалась, да и подумала - Господи Иисусе Христе! вот и молитва твоя не помогает... а он повод-то своей лошади захлестнул себе за пояс, да и стал ко мне приступать. Я закричала: "Кормилец, будь отец родной! Помилуй меня, избавь от греха!" - и начала рваться... Вдруг лошадь испугалась чего-то, да как храпнет и кинется со всех ног, и понесла бить его, бедного, по пням да по кустам...

– я очнулась, а его уже и следу нет, тут я много благодарила Бога за избавление да и уверилась, как сильна и сохранна молитва Иисусова... отошла я версты с две, и нашла на дороге тот бумажник, из которого он давал мне синенькую-то, там были еще какие-то бумаги и паспорт его, вот прихожу я в город, и у самой заставы толпа народа да и полицейские солдаты, - лошадь стоит привязанная и трясется, вся в мыле, а человек лежит на земле с проломанной головой и весь изрезанный ножом, который был у цепи его пояса, приехал городничий, обыскал его, да и тужит, как быть? не знаем, кто он такой и откуда... я подошла да и говорю, не его ли этот бумажник, вот недалеко я подняла на дороге, может быть из запазухи вывалился... городничий бумаги-то взял, а синенькую-то да бумажник (старый и замасленый) отдал мне назад, да и говорит, спасибо тебе, что сделала его гласным (это был гуртовщик, торговавший скотом и гонявший его в разные губернии), а это тебе за находку, ведь и по закону третья часть дается нашедшему

из потерянных вещей, - так я и пошла, поклонившись чудотворной иконе, возвратилась домой, и как видела уже над собою силу Иисусовой молитвы, то стала ходить смело, и припало мне сильное желание идти в старый Иерусалим, но как родители мои были небогаты, то и не было у меня денег, чем бы можно было дойти и назад вернуться, и я об этом тужила, - однажды я в таковом раздумье отперла свой сундук, чтобы достать большую рубашку, да и увидала тот бумажник, который отдал мне городничий, подумала, на что он мне, такой старый и масляный, взяла да и выкинула его, потом вздумалось мне распороть его, может на что-нибудь годится старая кожица, стала раздирать и нашла зашитыми наглухо пять сторублевых ассигнаций, - так я сему обрадовалась, что даже заплакала, сходила на эти деньги в Иерусалим, прожила там год и вернулась назад, и с тех пор всегда уже творю молитву и утешаюсь, под старость я сделалась больна и вот здешний батюшка по милости своей меня держит и кормит.

С наслаждением слушая это, я не знал, как благодарить Бога за сей день, открывший мне такие назидательные примеры. Потом испросив благословение доброго и благоговейного священника, я пошел в путь мой радуясь.

А вот не слишком давно, когда я шел сюда чрез Казанскую губернию, еще случилось мне узнать, как самосущная сила молитвы во имя Иисуса Христа ясно и живо открывается и в бессознательно занимающихся ею, и как частость и продолжительность молитвы есть верный и кратчайший путь к достижению благих плодов молитвы. Случилось мне однажды ночевать в татарском селении. Я, вошедши в оное, увидел под окном одной хаты повозку и кучера русского; лошади кормились около повозки. Обрадовавшись этому, я вознамерился попроситься на ночлег тут же, думая, что, по крайней мере, ночую вместе с христианами. Подошел, да и спросил кучера, кто едет? Он ответил, что барин проезжает из Казани в Крым. В то время, как .мы говорили с кучером, барин, отвернувши кожу, выглянул из повозки, посмотрел на меня, да и говорит: я и сам здесь ночую, но не пошел в хату, потому что у татар очень дрянно и я решился остаться на ночь в повозке. Потом барин вышел прогуляться, - вечер был хороший, - и мы разговорились.

Между многими расспросами, он пересказал мне и про себя вот что: до шестидесяти пяти лет я служил во флоте капитаном первого ранга; под старость напала на меня неизлечимая болезнь - подагра, и я, вышедши в отставку, жил в Крыму на хуторе моей жены, почти постоянно больной. Жена моя была взбалмошная, рассеянного характера, и великая картежница. Ей скучно стало при мне больном жить; и она, кинувши меня, уехала в Казань к дочери нашей, которая туда по случаю выдана за служащего чиновника; обобрала меня кругом, даже увезла с собою и дворовых людей, а при мне оставила только восьмилетнего мальчишку, моего крестника.

Так я и жил один года три. Служивший мне мальчик был с быстрыми способностями и все домашние дела мои исправлял, убирал комнату, топил печь, варил мне кашицу, грел самовар. Но при всем этом он был чрезвычайно резв и неумолкаемый шалун, беспрестанно бегал, стучал, кричал, развился и потому весьма меня беспокоил; а я по болезни, да и от скуки, всегда любил читать духовное. У меня была прекрасная книга Григория Паламы об Иисусовой молитве: я почти беспрестанно читал ее, да понемногу творил и молитву. Мешал мне мой мальчик, и никакие угрозы и наказания не воздерживали его от шалостей. Вот я и придумал такое средство: стал сажать его у себя в комнате на скамеечку, приказывая, чтобы он беспрестанно говорил Иисусову молитву. Это сначала ему чрезвычайно не понравилось, и он всячески от сего уклонялся и почасту умолкал.

Я, чтобы заставить его исполнять мое приказание, клал возле себя розгу. Когда он говорил молитву, я спокойно читал книгу, или слушал, как он произносит, но лишь только он замолчит, я показываю ему розгу, и он испугавшись опять принимался за молитву, и это меня очень успокаивало, ибо начиналась тишина в моем жилище. По некотором времени я заметил, что уже розги не нужно, мальчик стал охотнее и усерднее исполнять мое приказание, далее я усмотрел совершенную перемену в его резвом характере, он стал тих и молчалив, и домашние работы отправлял успешнее. Это меня порадовало, и я начал более давать ему свободы. Наконец, что вышло? Он так привык к молитве, что почти всегда и при всяком деле творил ее без всякого моего понуждения. Когда я спрашивал его об этом, он отвечал, что непреодолимо ему хочется всегда творить молитву. Что же ты при сем чувствуешь? Ничего, только и чувствую, что мне бывает хорошо, когда говорю молитву. Да как же, хорошо? Не знаю, как сказать. Весело, что-ли? Да, весело.

Ему было уже 12 лет, как началась в Крыму война, я уехал к дочери в Казань, и его взял с собой. Здесь поместили его в кухне с прочими людьми, и он от этого очень скучал и жаловался мне, что люди, играя и шаля между собою, приступили и к нему, и смеялись над ним, и сим мешали ему заниматься молитвою. Наконец, месяца через три он вошел ко мне, да и говорит: я уйду домой; мне здесь нестерпимо скучно и шумно. Я сказал ему: как можно тебе одному идти в такую даль и в зимнее время? Дожидайся когда я поеду тогда и тебя возьму. На другой день пропал мой мальчик. Везде посылали искать, но нигде его не нашли. Наконец, я получаю из Крыма от людей, оставшихся в нашем хуторе, письмо, что оный мальчик, 4 числа апреля, на второй день Пасхи найден мертвым в пустом моем доме. Он лежал на полу в моей комнате благообразно, сложивши руки на груди, картуз под головою и в том самом холодном сюртучке, в котором ходил у меня и ушел. Так и похоронили его в моем саду. Получивши это известие, я чрезвычайно удивлялся, каким образом так скоро добрался мальчик до хутора. Он ушел 26 февраля, а 4 апреля найден. В один месяц перейти около трех тысяч верст, дай Бог и на лошадях. Ведь придется верст по сто в день. А притом в холодной одежде, без паспорта и без копейки денег. Положим, что может быть, кто-нибудь и подвозил его по дороге, но и это все не без особенного промысла и попечения о нем Божия. Вот мальчик мой, сказал, наконец, барин, вкусил плод молитвы, а я и на старости лет моих еще не пришел в его меру.

После сего я стал говорить барину: прекрасная, батюшка, книга преподобного Григория Паламы, которую вы изволили читать, я ее знаю. Но в ней все больше об устной токмо Иисусовой молитве рассуждается, а прочтите-ка вы книгу под названием Добротолюбие; там найдете полную и совершенную науку, как достигнуть и духовной Иисусовой молитвы в уме и сердце и вкусить сладчайший плод ее; при сем я показал ему мое Добротолюбие. Он, я заметил, с удовольствием принял совет мой и обещался достать себе таковую книгу.