Открытие Индии (сборник) [СИ]
Шрифт:
– Или в консервной банке.
– Вот, кстати, да. Никто ведь толком не знает, зачем им наши собаки.
– Знакомые в клубе говорили, что для колонизации. Слышала о биологических трансформаторах? Рьятто собираются превратить собак в гуманоидов и заселить какую-то планету.
– Глупо, по-моему. Заселялись бы сами.
– Нельзя. Там уже имеются аборигены. Развитая цивилизация, все дела.
– И рьятто, конечно же, хотят этих аборигенов извести или поработить с помощью своих собако-шпионов. Верных и преданных, как псы!
– Точно! – Герман вымученно улыбнулся.
– Ох, мужики, какие же вы дети! – Викуся расхохоталась. – Ладно, пойдём ещё поплаваем.
– Беги,
В ушах ревел нейротранс. Биение инопланетного ритма складывалось в одну и ту же фразу. «А ты не верил. Ты не верил. Не верил…»
Герман встал на четвереньки, запрокинул лицо к небу и завыл.
Беззвучно.
Кучум
Цеппелин на вершине причального шеста переливался как ёлочная игрушка. В серебряном боку отражалось облако, похожее на истощавшего до последней степени крокодила, а в брюхе – мама и дядя Матвей. Мама и там была красавица, а дядя Матвей – гигант и атлет. Я тоже отражалась, но неудачно. Большая часть отражения приходилась на алый, светящийся изнутри плавник, отчего зеркальная Виктория была кособокой, будто полиомиелитный негритенок из деревни Наших Новых Соседей. Сцевола, разглядевший это первым, до сих пор не мог успокоиться, хохотал и катался по траве. Былинки проходили сквозь полупрозрачное тельце, даже не колыхнувшись. Только пушистые головки одуванчиков едва заметно трепетали. Но может, это от ветерка – Сцевола, как-никак, абсолютно бесплотный. Как он при этом ухитряется издавать звуки, часто препротивные, ума не приложу.
Я украдкой (нужно было изображать пай-девочку, которую не страшно оставить на недельку одну) показала дымкролу кулак. Погоди, скоро разочтёмся.
Дядя Матвей мой жест заметил, но виду не подал. Мы были с ним сейчас заодно. Ему в свадебном путешествии вряд ли нужны спутники помимо молодой жены. Да и мне вовсе не улыбалось отправиться с ними. Постоянно наблюдать, как они лижутся, и чувствовать себя третьей лишней – спасибочки! Хотя суточный полёт на цепеллине, в конце которого – Курилы, приключение конечно, высший класс. Вулканы, гейзеры, седой грозный океан… и ни одного Нашего Нового Соседа. Чернокожие почему-то не желали там селиться – ни при каких условиях. Наверное, лава, пепел и серный чад чересчур живо напоминали им о пепелищах родимой Африки.
– Виктория, – сказала мама таким непривычно мягким тоном, что у меня запершило в носу и защипало в уголках глаз. Я моргнула и насколько могла непринужденно улыбнулась. – Виктория, мы с папой последний раз предлагаем тебе лететь с нами.
– Мамочка! – начала я так, словно сейчас закачу получасовую прощальную речь со слезами, но тут же отрезала: – Нет.
– Хорошо. – Показалось мне, или мама в самом деле облегченно выдохнула? – Стало быть, наказы остаются прежними. Во всем, что касается распорядка дня и учёбы, ты беспрекословно слушаешься Глашу и Трофима Денисовича. За пределы усадьбы выходишь только в сопровождении Кучума. Особенно когда захочешь прогуляться в направлении негритянской деревни.
Мама упрямо не желает говорить Наши Новые Соседи. Предпочитает платить ежемесячный штраф за нетолерантность, но называть негров неграми, китайцев китайцами, а евреев евреями. По-моему, зря. Лучше бы эти средства на что-нибудь полезное истратила. Например, на подружку для моего Сцеволы. Очень хочется посмотреть, как у дымкролов обстоят дела с любовью.
– Ну и всё, пожалуй. Иди, я тебя поцелую.
– Счастливого пути, мамочка, – пролепетала я, подставляя маминым губам щёчку. – Счастливого пути, папочка!
У дяди Матвея порозовели от удовольствия мочки ушей. Он неловко
Трап пополз вверх, из гондолы полилась торжественная и одновременно весёлая музыка. В бортах открылись люки, оттуда выдвинулись жерла крошечных пушечек и начали палить во все стороны, разбрасывая конфетти. Похожее на тощего крокодила облако напугалось канонады и превратилось в стайку пушистых обрывков. Впечатлительный Сцевола зарыдал.
Дирижабль оторвался от причального шеста и, продолжая сорить разноцветными быстро тающими в воздухе кружочками, поплыл на восток.
Наши домашние буратины, Глаша и Трофим Денисович, прощально замахали деревянными ладошками, а дяди Матвеев Кучум издал возглас, напоминающий рёв сирены и застучал друг о друга кончиками рогов. Сейчас на них были надеты толстые, ярко-жёлтые резиновые пробки, поэтому звук получился чудной – как будто кто-то изо всей силы аплодирует маминому и папиному отбытию.
Я поймала себя на мысли, что впервые назвала дядю Матвея папой – не для маминого или его собственного удовольствия! – и хмыкнула. Это следовало серьёзно обдумать, а где лучше всего думается, как не в маленькой уютненькой лесной избушечке, построенной собственными руками?
Спутники в путешествии мне были решительно не нужны, поэтому я сделала вид, что расплакалась и помчалась в свою комнату. С мамой такой трюк не прошел бы, но буратины – другое дело. Глаша прижала ладошки к щекам и закачала головой, жалея ребёнка. Могу поспорить на любое ухо или глаз Сцеволы, что как минимум час она не решится потревожить моё грустное уединение. Трофим Денисович, глядя на нее, тоже закряхтел в великом расстройстве, а Кучум… Разве что-то разберешь на деревянной морде чужого буратино – будь она даже размером с кабину автобуса?
В комнате я первым делом заперлась, после чего вытащила из-под софы лопатку. Лопатка у меня замечательная, с титановым хорошо отточенным штыком (сейчас зачехлённым) и крепким черенком. Ею можно не только копать, но и рубить нетолстые ветки, крапиву и колючие головы репейникам. А также гвоздики забивать – если приноровиться. Можно сказать, что избушечку свою я построила исключительно ею. Спасибо Трофиму Денисовичу, из чьего хозяйственного сарайчика я ее крайне ловко стянула в начале весны.
Потом я уложила в рюкзачок бутылку воды, пакет крекеров, монтажный скотч и рулон плёнки анизотропной прозрачности, чтоб соорудить в крыше окошечко. Сцевола, проскользнувший в щёлку под дверью, скакал вокруг меня, так откровенно радуясь предстоящему походу, что я передумала наказывать его. В конце концов, отражение на боку цеппелина было и в самом деле потешное.
С домиком было что-то неладно – я поняла это сразу, едва его увидела. И пусть внешне всё было нормально, однако острые коготочки тревоги царапнули под мышками, проехали по спине и чувствительно вонзились в попу. Я в один миг сбросила рюкзачок и, перехватив поудобнее лопатку, двинулась разбираться. Через несколько шагов стало ясно, что меня насторожило – от избушки явственно тянуло табачным дымом. Затем послышались голоса. Два мальчишеских голоса. Потом я увидела разорванную плёнку на окне, а через дыру – невозможную картину. Маленькая мерзкая тощая обезьяна спускала штаны и пристраивалась в углу под гамаком с вполне определенной целью.