Открытие мира
Шрифт:
"Богатый...
– решает Шурка.
– Вот и я вырасту - в Питер поеду. Богачом стану".
Он видел однажды осенью, как везли на станцию, в Питер, чьих-то ребят. В телеге их было напихано что баранов. Они лежали на соломе вповалку, синие и мокрые от дождя. Питерщик в забрызганном грязью кожане шел сбоку телеги и торопил возчика. Колеса гремели, прыгали по камням. И тогда, глядя на ребят, как они трясутся и жмутся, дуя в окоченелые кулаки, Шурке вовсе не хотелось в Питер. Но теперь он подумал: "Меня тятя с собой возьмет". И ему не боязно. Он мчится в город по
Дома Шурку клонит в сон. Он отказывается от ужина, напоминает отцу, чтобы тот обязательно разбудил его утром ловить рыбу, и валится на постель. Заряженный пугач лежит под подушкой. Шурка в последний раз трогает его и, раздевшись, размышляет о том, сколько удовольствий предстоит завтра, в тихвинскую... И нянчиться с Ваняткой не заставят, и, наверное, батя даст ему на гулянье денежку. Вот бы положить ее на чугунку, под колеса машине, - пожалуй, в лепешку раздавит. Нет, лучше купить складной ножик с костяной ручкой. "А клад-то в яме у риги... батюшки мои, забыл!" - спохватывается Шурка. Клад этот - тайна. Может, раздобудет завтра Шурка настоящий серебряный рубль. А в Питере он залезет на крышу самого высокого дома и пощупает облако руками...
Засыпая, он слышит знакомый сердитый голос:
– Пять вершков... сам мерял... пять!
Но что это за пять вершков, Шурка уже не понимает.
Глава XIX
УТРО НА ВОЛГЕ
Чуть свет отец торопится на Волгу. В избе еще темно, а он успел накопать в огороде полную банку червей, припас ведро под рыбу, навязал на удилища новые лески с городскими, крашеными поплавками. Он надел ватный латаный пиджак, старые сапоги, на голову напялил поношенный суконный картуз, туго подпоясался кушаком и курит вторую папиросу, ожидая Шурку.
Глаза у Шурки слипаются. И башмаки, точно назло, не лезут на ноги, хоть плачь. Шурка сопит и пыхтит, сидя на полу посредине избы.
– Спать бы тебе... рыбак!
– ворчит отец.
– Сейчас, тятенька, сейчас...
– умоляюще бормочет Шурка, боясь, что отец не дождется его и уйдет на Волгу один.
– Башмаки ссохлись немножко... Сейчас!
Он напрягает все свои силенки, кое-как, с болью втискивает ноги в башмаки. Прихрамывая, бежит за отцом.
– Недолго сидите, - позевывая, говорит мать, идя на двор с подойником.
– К обедне рано заблаговестят.
– Пошевеливайся с печкой, за нами дело не станет, - отвечает отец.
Утренняя свежесть мигом прогоняет сон. И башмаки перестают жать. Радостно таращится Шурка на румяную зорьку, предвещающую погожий день, на побледневшее сиреневое небо, на тихие липы и березы - ни один листок на них не шелохнется. Значит, рыба клевать будет здорово. Только бы не опоздать!
Торопливо проходят они с отцом мимо дворов. Слышно, как жуют коровы, фыркают и бьют копытами лошади. Где-то хлопнула калитка, проскрипел журавель колодца. За Гремцом - надо быть, у Вани Духа - голосисто кукарекнул петух, ему поспешно ответили два на соседнем посаде, и вот все село запело протяжно и звонко, точно петухи собрались в одном огромном пустом дворе.
На гумне блестит роса. Прозрачные капли
Шурка примечает - лен в поле не цветет, не разливается, как днем, голубыми ручьями и озерами. Правду говорил отец: лен крепко спит, закрыв свои ясные бирюзовые глаза. Шурка на ходу выдергивает один мокрый от росы стебель и внимательно осматривает чашечку: словно живой, цветок плотно сжал зеленые ресницы. Шурка осторожно ковырнул их ногтем. И голубой глазок, словно мигнув, глянул на него. Шурка взмахнул стебельком и принялся сшибать им, как плеткой, капли росы с широких листьев подорожника.
Отец остановился, настороженно поднял голову:
– Слышишь?
В высоком, начавшем рдеть небе тонко зазвенел жаворонок.
– Ранняя птичка, - сказал отец, улыбаясь.
– Почему?
– Заливается первая... каждое утро.
– Тятя, а правда, когда человек умирает - ворон каркает? Да?.. А как же ворон это узнает?
Отец ничего не ответил.
На густой, побелевшей от росы траве волжского луга темнеют чьи-то размашистые, торопливые следы.
– Дядя Ося шел, - определяет Шурка.
– А это Саша Пупа, у него мокроступы...
Отец нахмурился, прибавил шагу.
Еще минута нетерпения - и с пригорка видна дымящаяся утренним туманом спокойная гладь Волги. Мигает звездочкой далекий бакен. На середине реки чернеет лодка - должно быть, Капаруля-перевозчик осматривает переметы. Прямо под крутояром, за кустами ивняка, у так называемого Большого камня, на лещевых местах неподвижно торчат, как столбы, волжские завсегдатаи. Кто они - не разглядишь; наверное, дядя Ося и Саша Пупа. И еще дальше, по ту и эту сторону камня, сидят рыболовы - всем хочется раздобыться к празднику даровой закуской.
– Так и есть... все рыбные места заняли!
– с досадой сказал отец, сбрасывая с плеча удочки.
– Проспали... тьфу!
Шурка чувствует себя виноватым, с ненавистью глядит на свои башмаки и молчит.
Отец закуривает; поуспокоившись, размышляет вслух:
– На косу разве податься?.. Прежде там окуни на живца почем зря хватали.
Берегом, по песчаным отмелям, вспугивая бекасов, идут к косе.
Эта каменная гряда далеко врезалась в реку острым щучьим носом. Течение здесь быстрое, вода кружит по синим валунам, рябит на перекате самое раздолье для окуней. "Только бы пескарей наловить, - думает Шурка, будем нонче с рыбкой".
Пока отец возится со своими длинными удочками, разматывая их и навязывая грузила, Шурка, разувшись, взбирается на скользкий камень. Утвердившись, он живо насаживает на крючок маленького червя и, по рыбацкому обычаю поплевав на него, неслышно закидывает лесу. Питерский, красный с белой полоской, поплавок стремительно движется по течению. Местечка лучше не придумаешь - на лету рыба должна брать.
Вода вблизи черная, блестящая, как деготь. За перекатом она розовато светлеет, и облако отражается в ней, словно песчаное дно, а дальше, к тому берегу, вода опять становится темной, густой. Туман редкими белыми нитями плывет по течению вниз...