Открытие мира
Шрифт:
– Такой грибок в уксусе - первая закуска, - сказал он.
– Давай, тятя, поищем тут еще, - попросил Шурка.
Ему очень хотелось положить в Лубянку такого же красноголового красавца.
– Ищи, - разрешил отец.
Он пошел тише, пристально глядя себе под ноги.
У Шурки живо очутилась в Лубянке парочка подосиновиков, совсем крохотных, с беловатыми, еще не успевшими покраснеть головками.
Из вороха старых листьев, валежника и травы поминутно выглядывали губастые сыроежки всех цветов, валуи, удачно прозванные ребятами кулаками, потому что действительно очень походили на крепко сжатые кулачки. Выглядывали и просились в корзинку горькие скрипицы, незавидный отварной гриб, липкие молокопойники, источавшие из корешков, когда их сломишь, белый сок, который тут же, на глазах, становился лиловым. Реже, но все-таки нет-нет да и радовали глаз ядреные подосиновики. Но белые, эти цари лесные, не попадались, и отец свернул с перелогов в сторону.
Стало доноситься ауканье, далекое, разносимое эхом по всему лесу.
Отец, нахмурясь, прислушался.
– На Водопоях кто-то белые обирает, - пробормотал он.
– Ну, в такую даль мы не пойдем. Поищем поближе... Есть тут у меня недалеко, на Ворониных, одно местечко. Коли не пронюхал Тюкин, грибки нас там поджидают.
Они пересекли болотину с осокой, жидкими чахлыми ольхами и седым, высоким мохом, куда уходила, чмокая водой, нога по колено. На пышных кочках, по ягоднику, висела, словно на тонкой проволоке, незрелая клюква, твердая, как камешки. У каждой Ягодины один бочок, утонувший во мху, как в гнездышке, белел, а другой, повернутый к солнцу, заметно начинал краснеть.
Сразу за болотом пошел сосняк с маслятами и кустами гонобобеля, перезрелого, наполовину осыпавшегося. Шурка не преминул отведать и нашел, что гонобобель слаще малины. Потом началась заросль мелких осин, кусты волчьих ягод, можжухи, сквозь которые Шурка, торопясь за отцом, продирался с трудом и страхом. Казалось, этим сумрачным зарослям не будет конца. И вдруг, словно дверь распахнулась, - они с отцом вошли в редкий, веселый березняк.
Здесь было светло и почти сухо. Просторно гуляло солнце между рябыми березами. Ноги мягко тонули в рыжевато-красном мху и листьях черничника, скользили по елочкам папоротника и гриве белоуса, в котором звонко трещал валежник.
– Вот оно... мое местечко заветное, - тихо проговорил отец, останавливаясь на поляне, в черничнике, и заметно волнуясь.
– Не сходя, по сотне белых здесь копал... Чуешь, как белыми пахнет?
– Чую...
– ответил шепотом Шурка, хотя он, как ни водил носом, не мог поймать никакого особенного запаха, кроме запаха старого веника и просыхающей теплой земли.
Не двигаясь, вытянув шею и поводя по-тараканьи усами, отец внимательно огляделся.
– А! Да здоровяк какой стоит!
– сдавленно воскликнул он, торопливо приседая на корточки.
– Э-э, да тут их целая тройка собралась! Пречудесно!
– бормотал он, осторожно раздвигая мох.
Шурка бросился к отцу, но под ногой у него хрустнуло. Это был не резкий треск переломленной сухой веточки, а сочный, хотя и легкий хруст чего-то другого.
– Тятя, я "коровку" раздавил!
– признался Шурка.
– Глаза у тебя на затылке?
– проворчал отец, ползая на коленях и вороша черничник.
– Не подходи ко мне, еще раздавишь!
– сердито добавил он, хотя Шурка не трогался с места.
– Руками ищи, не ногами... Эх ты мне, грибовик!
Виновато опустился Шурка на колени и, подражая отцу, нисколько на него не обидясь, стал шевелить возле себя мох. И сразу же пальцы его нащупали твердую, скользкую шляпку гриба. Пыхтя и дрожа от радости, он живо подсунул проворную руку и выковырял, с лапками мха и крупинками земли, пузатый, сахарный корень крупного белого. Головка у гриба была золотисто-коричневая, чуть ноздреватая, клейкая, похожая на шляпку масленика, но с исподу молочно-голубоватая, вся состоящая из множества как бы волосинок, точно плотная щеточка из чистого белого волоса. От гриба пахло сырым мохом и еще чем-то сладковатым и холодным, как березовый сок.
Шурка бережно, чуть касаясь ножом, соскоблил с корня мох и землю, отрезал шляпку. Гриб был очень хорош, без единой червоточинки. Шурка отправил его в Лубянку и продолжал нетерпеливые поиски.
Скоро у него промокли штаны на коленях и обшлага рубашки, но зато в Лубянке лежало целых шесть "коровок", одна лучше другой; потом их стало десять; затем он уже сбился со счета, сколько их там, в корзине, белых грибов.
Обыскав поляну, они молча перешли с отцом на другую и опять принялись ползать по белоусу, мху и черничнику.
Теперь отец не отгонял от себя Шурку, и ему видно было его оживленно-сосредоточенное лицо. Оно выглядело не беззаботно-добрым, знакомым, когда отец что-нибудь ладил по дому, и не озабоченно-сердитым, каким оно было постоянно, а совсем другим - открытым, подвижным, и на нем отражалось все: и березовый веселый лес, и гуляющие по траве солнечные пятна, и грибы, и многое другое. Вот кошачьи усы отца поползли вверх, лицо сделалось отчаянно-огорченным, потому что он раздавил хорошенького, спрятавшегося под папоротником белого. Но глаза его тут же широко раскрылись, в них заскакали-запрыгали живчики, улыбка тронула губы и пошла шнырять по всем морщинкам: оказывается, под елочкой папоротника хоронился второй, целехонький грибок, малюсенький, воистину беленький, с коротким толстым корешком и плоской шляпкой - ни дать ни взять выпеченная просвирка. Отец посвистывал, он, видать, ни о чем не думал, забыв даже про свой "Трезвон", и наслаждался собиранием грибов.
И Шурка тоже, ни о чем не думая, стал тихонько насвистывать и посапывать от удовольствия, копая "коровок", вороша белоус и черничник, поглядывая на светлые березы, на довольного отца, на треугольный, мелкими зубчиками выстриженный листок какого-то лесного, ярко распустившегося цветка, попавшегося ему на глаза, на прикорнувшего на этом листке мохнатого червяка, которого ребята между собой звали "поповой собачкой". Он все замечал и ни на чем особенно не останавливал взгляда, кроме грибов.
Совсем близко аукнулись два голоса, мужской и женский, и отец, поднимаясь с колен, сдвинул брови.
– Сюда идут... Оберут наши грибы.
– На мгновение лицо его приняло обычное озабоченно-сердитое выражение.
– Вот что, Шурок, - сказал он решительно.
– Ты походи тут, а я живым манером обегу Воронины с того края... Дойдешь до болотины - поворачивай обратно. Здесь мы с тобой и встретимся. Не заблудишься?
– Нет, - уверенно ответил Шурка.
– Беги скорей, тятя, оберут наши грибы. Беги!
– Я из-под самого носа у них все очищу, - пообещал отец, усмехаясь, азартно дергая себя за ус.
Он торопливо пошел навстречу аукающимся голосам.
Вначале одиночество Шурке понравилось. Он досыта поел черники, пальцы и губы у него посинели. Насвистывая, обошел еще раз поляну, подобрал пропущенные им и отцом грибы и смело повернул к болотине нехоженой стороной.
Березы расступались перед ним, давая дорогу. Все они были одинаковые, прямые и высокие, без сучьев. Лишь макушки берез, доставая до облаков, кудрявились листвой. Вот бы забраться туда - наверное, и село увидишь! Шурка запрокинул голову, уронил картуз. Эх, и расскажет же он Катьке и Яшке про Заполе! То-то позавидуют они - и грибам и березам... Вот такого мухомора им сроду на Голубинке не увидать.