Открытие себя (худ. Р. Авотин)
Шрифт:
Затем аспирант четверть часа потренировался перед зеркалом и вышел из квартиры.
Глава третья
— Эй, стойте! Не будьте ослом!
— Легко сказать… — пробормотал осел и
пустился прочь.
Человек в плаще заметил Кривошеина, повернулся к нему всем корпусом, посмотрел в упор.
«Господи, что за примитив-детектив! — возмутился Кривошеин. — Нет бы следить за моим отражением
Его разобрало зло. Он подошел вплотную к человеку.
— Послушайте, почему вас не сменяют? Разве на сыщиков не распространяется закон о семичасовом рабочем дне?
Тот удивленно поднял брови.
— Валя… — услышал аспирант мягкий баритон. — Валентин… разве ты меня не узнаешь?
— Гм… — Кривошеин заморгал, вгляделся и присвистнул. — Так это же… стало быть, вы дубль Адам-Геркулес? Вот оно что! А я-то думал «.
— А вы выходит, не Кривошеин? То есть Кривошеин, но… из Москвы?
— Точно. Ну, здравствуйте… здравствуй, Валька-Адам, пропавшая душа!
— Здравствуй.
Они стиснули друг другу руки. Кривошеин рассматривал обветренное загорелое лицо Адама: черты его были грубы, но красивы.» Все-таки хорошо Валька постарался, смотри-ка!«Только в светлых глазах за выгоревшими ресницами пряталась робость.
— Много теперь будет Кривошеиных Валентинов Васильевичей.
— Можешь звать меня Адамом. Я возьму себе это имя.
— Где же ты был, Адам?
— Во Владивостоке, господи… — тот усмехнулся, как бы сомневаясь в своем праве шутить. — Во Владивостоке и около.
— Ну? Здорово! — Кривошеин с завистью посмотрел на него. — Монтировал в портах оборудование?
— Не совсем. Взрывал подводные скалы. Вот… вернулся работать.
— А не страшно?
Адам прямо посмотрел на Кривошеина.
— Страшно, но… понимаешь, есть идея. Попробовать вместо синтеза искусственных людей преобразовывать в» машине-матке» обычных. Ну… погружаться в жидкость, воздействовать внешней информацией… наверно, можно, а?
Адам все-таки робел, понимал, что робеет, и досадовал, что из-за этого выношенная им идея выразилась так нескладно.
— Хорошая идея, — сказал аспирант. Он с новым любопытством поглядел на Адама. «В сущности, не такие мы и разные. Или это внутренняя логика открытия?»- Только уже было, Валь. Погружали они в нашу родную стихию различные части тела. Кажется, уже погружались и целиком.
— И получается?
— Получается… только с последним опытом еще не ясно.
— Так это же здорово! Понимаешь… ведь это… тогда можно устроить ввод информации Искусства в человека с отбором по принципу обратной связи… — И Адам, все так же сбиваясь и робея, изложил Кривошеину свои мысли об облагораживании человека искусством.
Но аспирант понял.
— «…Мы должны в своей работе исходить из того, что человек стремится к лучшему, — с улыбкой процитировал он запись из дневника Кривошеина, — из того, что никто или почти никто не хочет сознательно делать подлости и глупости, а происходят они от непонимания.
— Как, и это уже было? — удивился Адам.
— Нет. Было лишь смутное понимание, что это нужно. Что без такой информации все остальное не имеет смысла… Так что твоя идея очень кстати. Она, как выражаются в академических кругах, заполняет пробел… Послушай! — вдруг взъярился Кривошеин. — И ты с такой идеей ходил за мной, как сыщик, слонялся под окнами! Не мог окликнуть или войти в квартиру?
— Понимаешь… — замялся Адам, — я ведь думал, что ты — это он. Проходишь мимо, не замечаешь, не признаешь. Подумал: не хочет видеть. У нас с ним тогда такое вышло… — Он опустил голову.
— Да… И в лаборатории не был?
— В лаборатории? Но ведь у меня нет пропуска. А документы — Кривошеина, там их знают.
— А через забор?
— Через забор… — Адам смущенно повел плечами: ему эта мысль и в голову не пришла.
— Человек вырабатывает небывалой дерзости замыслы и идеи, а в жизни… боже мой! — Кривошеин неодобрительно покачал головой. — Избавляться надо от этой гаденькой робости перед жизнью, перед людьми — иначе пропадем. И работа пропадет… Ну ладно, — он протянул ему ключи, — иди располагайся, отдыхай. Всю ночь вокруг да около бродил, надо же!
— А где… он?
— Хотел бы я сам знать: где он, что с ним? — Аспирант помрачнел. — Попробую выяснить все. Позже увидимся. Пока, — он улыбнулся. — Все-таки здорово, что ты приехал.
«Нет, человека не так просто сбить с пути! — мысленно приговаривал Кривошеин, направляясь к институту. — Великое дело, большая идея могут подчинить себе все, заставят забыть и об обидах, и о личных устремлениях, и о несовершенстве… Человек стремится к лучшему, все правильно!»
Мимо мчались переполненные утренние троллейбусы и автобусы. В одном из них аспирант заметил Лену: она сидела у окна и рассеянно смотрела вперед. Он остановился на секунду, проводил ее взглядом. «Ах, Ленка, Ленка! Как ты могла?» Чтение дневника произвело на аспиранта действие, которое не произвело бы ни на кого другого: он будто прожил этот год в Днепровске. Сейчас он был просто Кривошеин — и сердце его защемило от воспоминания об обиде, которую ему (да, ему!) нанесла эта женщина.
«…Я знаю, к чему идут наши исследования, не будем прикидываться: мне лезть в бак. Мы с Кравцом производим мелкие поучительные опыты над своими конечностями, я недавно даже срастил себе жидкой схемой порванную давным-давно коленную связку и теперь не прихрамываю. Все это, конечно, чудо медицины, но мы-то замахнулись на большее — на преобразование всего человека! Здесь мельчить нельзя, так мы еще 20 лет протопчемся около бака. И лезть именно мне, обычному естественному человеку, — Кравцу в баке уже делать нечего.