Открыватели дорог
Шрифт:
В последние годы в Москве стаями и в одиночку бродили песни. Одни рождались и умирали немедленно, другие переходили из дома в дом. Но в каждой компании приживались эти песни по какому-то выбору. Физики предпочитали Визбора и Новеллу Матвееву, литераторы — Бориса Корнилова и Самойлова, а геологи и туристы привозили с собой самодельные, сочиненные на привалах у костров.
Один только Валька Коваль знал их все.
Но пока что Валька бережно отставил гитару и пошел на кухню чистить селедку. Ярослав откупоривал бутылки — он схитрил, в доме оказалась не только водка, — Алексей пек картошку в газовой духовке, а Нонна, перекочевав на кухню, смотрела на всю эту суматоху с одобрительной улыбкой. Видно было, что она соскучилась по такому ералашу: ведь когда она жила с Бахтияровым, ей были не в диковинку внезапные налеты гостей, радостные встречи по поводу удачи, внезапное появление друзей мужа среди ночи.
Алексей с грустью подумал, что никогда он не сможет отделить Нонну от Бахтиярова. Тогда Бахтияров ворвался в Ноннину жизнь, переделал ее по-своему и сейчас, мертвый, продолжает присутствовать.
В час ночи Аннушка властно произнесла:
— Прошу к столу!
К столу проследовали целой процессией: Коваль нес на вытянутых руках блюдо с селедкой, украшенной по всем правилам хорошего тона крупно нарезанным луком; Алексей, которому никакое шутовство не шло к лицу, небрежно тащил поднос, на котором горой высилась запеченная картошка; Ярослав звенел рюмками. Все говорили громко, возбужденно, как всегда говорят изголодавшиеся люди перед сытной едой, и было непонятно, как может при таком шуме спать Ярослав Маленький, в комнату которого мать ненадолго приоткрыла дверь, чтобы показать мальчика Нонне.
Уселись за стол, и Нонна только сейчас смогла по-настоящему рассмотреть свою школьную подругу.
За эти годы Аннушка похудела. Бледные губы, мягкие, размытых очертаний, очень выделялись на ее узеньком, большеглазом, оливково-смуглом лице. Одета она была все так же, как и в школьные годы, — плиссированная юбка и белая кофточка, маникюр она не делала, и ногти были коротко, по-детски острижены.
Чудаков, заметив, что Нонна рассматривает его жену, пошутил:
— Не разглядывайте ее, Нонночка. Все знают, что у каждой женщины есть скелет, но у Аннушки он виден и без рентгена. Это она из-за Алешки сохнет. Мучается, что он до сих пор не женат.
Аннушка сердито взглянула на мужа, и он торопливо принялся разливать вино. А сама Аннушка подсела к Нонне и начала расспрашивать ее о работе. Алексей неловко отхлебнул из рюмки и закашлялся.
К счастью, кто-то позвонил по телефону. Чудаков дотянулся до трубки, послушал, воскликнул:
— Конечно, конечно! Мы все будем очень рады! Только что приступаем! Приезжайте обязательно!
Он положил трубку на рычаг, обвел всех удивленным взглядом, поднял палец и сказал шепотом:
— Внимание! Сейчас приедет Михаил Борисович!
Увидев всеобщее изумление, засмеялся:
— Во всем виновата Нонна. Михаил Борисович ждал-ждал ее и догадался, что мы застряли за праздничным столом. Просите ее, чтобы защитила нас от разгрома!
Аннушка погрозила Алексею, который взялся было снова за недопитую рюмку, и побежала на кухню за новым прибором.
Нонна забеспокоилась:
— Может быть, мне съездить за папой?
— Нет, он сказал, что возьмет такси.
Нонна приняла безучастный вид и стала разглядывать квартиру.
Разглядывала и думала об Алексее.
Она знала, что Алексей получил квартиру одновременно с Чудаковым в том же доме — Аннушка сказала, — значит, квартиры у них близнецы. Только у Алексея одна комната, а у Чудаковых две. Значит, и там такие же низкие потолки неопределенного сиренево-белого тона, такие же неясные, серые обои, так же свисают с потолка три лампы на разной длины шнурках, закрытые целлофановыми цилиндрами. Обеденные столы в таких квартирах, покрытые ярким пластиком, обычно стоят на кухне, в близком соседстве с белыми шкафчиками для посуды и продуктов, холодильником и газовой плитой. Аннушка устроила свой «прием» в кабинете Чудакова, где обеденный стол почти вплотную приставлен к письменному, а о том, что тут живет и работает ученый, свидетельствуют только незастекленные стеллажи с непонятными книгами. А почему у окна стоит верстак, трудно даже догадаться. Ах да, Чудаков — экспериментатор, он должен сам придумывать и создавать приборы, с которыми ему приходится работать, или, во всяком случае, хоть модели этих приборов. У Алексея, наверно, только книги…
И хотя с Бахтияровым ей пришлось жить в примитивном финском домике, где было, пожалуй, и хуже, чем здесь, она пожалела Алексея: наверно, скучно жить в такой клетке с низкими потолками, засыпать и просыпаться всегда одному, сидеть за столом одному… Может быть, именно поэтому он и провел почти все эти две недели в институте, даже спал, кажется, у себя в клетушке на четвертом этаже…
Она вдруг пожелала Алексею жену, такую же добрую и бесхитростную, как Аннушка, но неожиданно поймала его взгляд и смутилась. Он смотрел на Нонну недоверчиво, как будто проник в ее мысли.
Коваль взял гитару, чуть тронул струны. Алексей внезапно оживился, попросил:
— Валя, «Поле», пожалуйста!
Аннушка, вернувшаяся из кухни с посудой и столовым прибором, тотчас потребовала свое:
— «Троллейбус», Валечка, «Троллейбус»!
Нонна с улыбкой глядела на широкоплечего, рыжеволосого, веснушчатого великана, ожидая, чем кончится этот спор. Но решил его Чудаков.
— Валентин, «Поле»! — лаконично сказал он.
И Валентин, покорно кивнув, начал сдержанным, но сильным голосом:
Ах, поле, поле, поле, Ах, поле! Что растет на поле? Растет трава, не боле, Растет трава, не боле, Растет трава, не боле.Коваль пел негромко, как бы проговаривая слова, но голос у него был мощный, драматический баритон, и от этого каждое слово песни становилось все тревожнее и тревожнее, хотя, казалось бы, бесконечные повторы могли навеять только тоску.
А кто идет по полю? Кто идет но полю? Идут по полю люди С примкнутыми штыками…Валентин небрежно и ловко держал гитару в длинных веснушчатых руках, и она сама, казалось, выговаривала нужные слова.
Аннушка погасила верхний свет и набросила платок на стоявший в углу торшер. И у Нонны сразу даже настроение изменилось, как будто ей предстояло пройти по этому полю, на котором уже лежали мертвые люди…
Михаил Борисович приехал, когда все пели — кроме Нонны, она не знала слов, — другую песню, полную лихой силы. Аннушка впустила Михаила Борисовича, тот вошел, помахал рукой, чтобы продолжали, и присел в уголок. Никогда Нонна не замечала за отцом такой скромности, он любил держаться на переднем плане, а тут словно подчеркивал, что он как все.