Открыватели дорог
Шрифт:
— Чем же я тут могу помочь, Алеша? — неожиданно мягко спросил он.
Алексей словно споткнулся. Ведь все, казалось, началось правильно. Он пожал плечами.
— Завтра к одиннадцати нас вызывает академик. Красов поставил вопрос просто, или нашу работу подписывают все, кого он назвал, или… А мы, к его радости, все трое подали заявление об увольнении.
— Ну и глупо! — без обиняков сказал Кириллов. На широком, толстом его лице появилось что-то вроде обиды.
— Почему глупо? — ошарашенный, спросил Алексей.
— А как же вы будете бороться с Красовым и со всякой «красовщиной», если уйдете из
— Какие молодые? — с некоторым испугом спросил Алексей.
— Да что, свет клином на вас троих сошелся, что ли? — неохотно сказал Кириллов. — В институте немало любителей проехаться на чужом горбу, да и рикши имеются. Пока никто не протестовал, все рикши с любезностью подставляли спины, а теперь они вдруг заговорили. Пока еще, конечно, между собой. Но ведь удайся вам седока с горба скинуть, все заговорят вслух. А вы сразу: «Мы уходим!» Конечно, уйти проще. Вам даже характеристики дадут почтенные. Меня уже спрашивали: как я о вас думаю? А я думаю хорошо, так и сказал.
Молодые! Алексей вдруг вспомнил восхищенно-испуганные взгляды, которые порой встречал, вылезая из своей клетушки. Правда, никто из молодых сотрудников с доверительными беседами к нему не лез. Но ведь практика Михаила Борисовича Красова принята на вооружение многими деятелями института. Взять того же доктора Анчарова. Сколько помощников трудилось над его диссертацией! А кто из этих «добровольных» помощников успел за это время защитить свои собственные? Да никто! Анчаров скажет: «Нет удобного случая!» — и все молчат. Как же Алексей и Ярослав не подумали об этих молчальниках? Конечно, уйти сейчас из института — отступление!
— Хорошо, — сказал Алексей. — Завтра мы попробуем взять наши заявления обратно. — И встал.
— «Попробуем! Попробуем!» — передразнил Кириллов. — Да ладно уж, Аника-воин, иди. Я тоже попробую тут кое с кем поговорить… Правда, надежда невелика, не очень-то я маракую в теории ядерной физики, чтобы утверждать, будто вы и есть те самые гении, которые нужны нашему институту, но уж если такие зубры, как Богатырев и Тропинин, вам помогали, значит, у вас тут — он постучал костяшками пальцев по своему широкому лбу, — что-то есть! Завтра после разговора с Иваном Александровичем заходи. Не так страшен черт, как его малюют!
Алексей вышел. Не то чтобы у него стало легко на сердце. Это только в песенке поется: «Легко на сердце от песни веселой!» А его песенка почти что спета. И угораздило же их забыть, что они не так уж одиноки! Останься они в институте, вопрос о неправильной практике Красова можно было бы поставить на ученом совете. И повторить. И еще раз повторить. Как тот древнеримский сенатор, который каждую речь начинал с напоминания римлянам: «Карфаген должен быть разрушен!» — а потом уж переходил к вопросам рабовладения или там сокрытия доходов римскими богачами. И, глядишь, Красову пришлось бы самому спуститься в «преисподнюю», чтобы доказать, что он еще что-то умеет…
А
А «доктор» по всей видимости, есть только один…
Кириллов влюбился в физические машины и принялся их создавать в те времена, когда все физики знали друг друга если не в лицо, так по имени. И учителем его, молодого инженера, стал профессор Богатырев. Сначала они работали над проектом взрывающегося устройства, и среди учеников Богатырева Кириллов отметил молодого Гиреева, потом Кириллов помогал Богатыреву монтировать машины по разрушению атомного ядра в Дубне — эта работа была ему больше по сердцу, тут начиналась добрая наука познания ядра для мирных целей, а потом и Гиреев стал профессором и создателем нового института.
Еще в те давние годы товарищи и коллеги приметили у Кириллова ту любовь к людям, заинтересованность их делами и заботами, которая невольно привлекает сердца. И Кириллов попутно со своей прямой работой стал все чаще заниматься партийными делами: сначала в своей лаборатории, а потом и в целом институте. Правда, ученые дела не поддавались его контролю: слишком уж сложными они были, — но людей-то он видел, понимал их надежды и тяготы…
А уж если говорить об экспериментаторах и теоретиках, которые постоянно искали помощи и совета у инженера Кириллова, сами создали проекты новых машин и исследовательских устройств, так Кириллов просто любил их. Они как бы подтверждали право Кириллова жить и работать, ведь это для их пытливого ума созданы все машины, которыми управляет Кириллов, а порой сам и строит их. Всякий новый вопрос в физике требует решения или подтверждения догадок при помощи этих мощных машин и приборов, создавать которые научился Кириллов.
В институт к Гирееву Кириллов напросился сам. Объединенный ядерный в Дубне был на полном ходу, а у Гиреева все начиналось с самого начала. И приятно было приложить руки к новому делу.
Правда, для этого перехода пришлось даже поссориться с Богатыревым, но Кириллов не без умысла напомнил Богатыреву, что Гиреев его, Богатырева, ученик и не грех бы этому ученику помочь на первых порах. И Богатырев отпустил, а Гиреев просто обрадовался. А когда создавали партийную организацию в новом институте, сам назвал в числе первых имя Кириллова как опытного партийного руководителя. И стал Кириллов опять секретарем партбюро…
Конечно, ничего не скажешь, Гиреев покруче характером и к людям построже, но тут-то и нужен добрый советчик. И пока у Кириллова с Гиреевым столкновений не было. Это вот сейчас Кириллов сидит и раздумывает, а чем бы помочь молодым физикам, над которыми грянул гром божий.
Что гром такой грянет, Кириллов давно догадывался. Он видел, как это случалось и в других местах, не только в гиреевском институте. И в науке встречаются хитрые люди: один выйдет в поле с сошкой, а семеро уже поджидают урожая с ложкой. А у Чудакова или у Горячева урожай всегда выдавался добрый. При таком иному лодырю и кормиться приятнее. Тому же Крохмалеву. Или даже самому милейшему Михаилу Борисовичу Красову.