Отпрыски Императора (антология)
Шрифт:
Консул осекся, уловив, что в зале нарастает шум сердитых голосов. Некоторые патриции сыпали насмешками и руганью. В первое мгновение мне показалось, что они обращены против меня, но затем стало понятно — мишенью избран Галлан. Ничего удивительного. Каких бы взглядов ни придерживались макраггские аристократы, все они сходились в одном: тот, кто солгал в зале Совета, не заслуживает даже презрения. А я одним своим появлением доказал, что консул низко обманывал их.
Не упуская момента, я обратился к сомневающейся публике спокойным властным тоном, идеально
— Мой отец никогда не лгал вам. То, что происходит сегодня, не имеет отношения ни к нему, ни к его преобразованиям. Ничто не обладало для него большей важностью, чем сенат. Он видел суть вещей, недоступную пониманию людей вроде Галлана. Любой деспот обладает могуществом, но хрупким и недолговечным. И оно умирает вместе с ним. Государство же, освободившее свой народ, с каждым годом становится все могущественнее. Любое последующее поколение приобретает все больше того, за что стоит бороться, и у него появляются все новые причины служить. Мы можем вооружить Макрагг лояльностью и верой наших подданных. Тогда он станет неуязвимым.
Галлан полиловел от ярости.
— Кретины! Да, я убил Конора. А как вы полагаете, ради кого я это сделал? И кто заплатит за свободу, обещанную Жиллиманом? Чьи земли жаждет захватить чернь? Ваши! Они хотят забрать ваше могущество, ваши деньги. Как вы думаете, кем бы вы стали, если бы реформы Конора воплотились в жизнь? — Он почти вопил. — Вы стали бы никем! Ничем не лучше плебеев! Вековые традиции сгинули бы из-за одного необдуманного проявления милости!
Вспомнив страдание в глазах умирающего отца, я крепче сжал рукоять ножа и приготовился оборвать тираду консула.
Но потом осознал, что публика безмолвно и пристально следит за мной, зачарованная трагической сценой, которая разворачивалась на трибуне. Глазами аристократов на меня смотрело будущее. Убив Галлана, я подтвердил бы его наветы, превратился бы в беспощадного мятежника, каким он меня выставлял. Истина утонула бы во всеобщем возмущении. Патриции с головой ушли бы в интриги и взаимные обвинения. Обратились бы друг против друга. И, пока каждая фракция старалась бы возвысить собственного наследника престола, Макрагг погибал бы в пламени по вине своих препирающихся вождей.
Мне вспомнились иллирийские варвары, бросившие ружья в обмен на место в новом мире, о котором они услышали от меня.
Я опустил кинжал и отошел от консула.
Он с изумлением уставился на меня.
— Ни один человек не вправе сам выносить приговор, — сказал я, оглядывая публику. — Это дело сената. Макрагг превыше любого из нас. Поэтому, хотя Галлан убил моего отца, я предпочту отпустить его, лишь бы не вносить раскол в Совет. Если вы готовы подчиняться ему как вашему консулу, да будет так. Однако он только что солгал вам и бесстыдно признался в этом. Принимайте решение, но не медлите.
У Галлана заблестели глаза. Он нисколько не сомневался, что в споре со мной все примут его сторону, и едва сдерживал смех.
— Предатель! — выкрикнул кто-то с другого конца зала.
Скользнув взором по рядам патрициев, я увидел, что один из них указывает дрожащим пальцем на меня…
Нет, на Галлана.
Я узнал этого аристократа. Его звали Адарин, и он всегда презирал меня. Он выступал против нововведений моего отца. Но сейчас его гнев был обращен на консула.
— Предатель! — воскликнул еще один сенатор, за ним другой, и вскоре по залу уже катилась неудержимая волна порицаний.
Галлан покачнулся, словно пьяный.
— Идиоты! — заорал он, брызгая слюной. — Чернь отнимет у вас все! Подумайте о том, что создали ваши отцы. Вы окажетесь…
Осекшись, консул завыл от возмущения: солдаты схватили его за руки и потащили с трибуны. Ярость Галлана сменилась паникой. Если его признают виновным в обмане Совета, наказанием может стать смертная казнь.
Я посмотрел, как волокут прочь консула, все еще изрыгающего проклятия, после чего спустился с возвышения и зашагал по залу, намереваясь вернуться к своим воинам.
Угрюмый Адарин, протолкнувшись через толпу, преградил мне дорогу.
Собрание притихло.
Патриций взирал на меня с таким кровожадным видом, что я уже приготовился пробивать себе дорогу с боем. Моя речь с трибуны была искренней до последнего слова, но я не мог покинуть своих людей, сражающихся снаружи. Не мог бросить их умирать.
Однако Адарин совершил нечто неожиданное: снял с головы металлический венок и бросил его к моим ногам.
Все аристократы в зале одновременно вздохнули, осознав, что означает его жест. Сенатор только что поклялся мне в верности.
Я спросил себя, нет ли в этом насмешки, но, похоже, Адарин поступил так по велению души.
— Не знаю, откуда ты пришел, — сказал он, — да это уже и не заботит меня. Никогда еще я не встречал более достойного сына Макрагга. Меньше чем в километре отсюда лежит твой погубленный отец, а ты спокойно и здраво говорил в присутствии его убийцы. Для тебя, Робаут Жиллиман, нужды сената важнее собственных страданий, и ты — пример для подражания… — Патриций оглядел зал. — Для всех нас.
Я покачал головой, но не успел ответить Адарину: аристократ, стоявший рядом с ним, последовал его примеру. Третий сенатор кинул свой венок к первым двум. Один за другим патриции пробивались в передний ряд и выражали свою преданность, пока рядом со мной не выросла груда золотых ветвей лавра.
Пораженный и гордый, я не мог сойти с места.
— Макрагг выстоит, — прошептал я, снова подумав об отцовском пророчестве.
Эти слова предназначались только для меня самого, но в зале была прекрасная акустика, поэтому их услышали все.
— Макрагг выстоит! — отозвались пятьсот голосов, и члены Совета начали опускаться передо мной на колени.
Джеймс Сваллоу. ПОКОИ В КОНЦЕ ПАМЯТИ
На земли Императорского Дворца больше не опускалась ночь.