Мне снились ноздри! Тысячи ноздрейСтояли низко над душой моей.Они затмили солнце и луну.Что занесло их в нашу сторону?Иль от лица бежали своего?..– Мы чуем кровь! Мы чуем кровь его! —Раздался вопль чужого бытия…И пролилась на волю кровь моя.
1977
«Ты зачем полюбила поэта…»
Ты зачем полюбила поэтаЗа его золотые слова?От высокого лунного светаЗакружилась твоя голова.Ты лишилась земли и опоры.Что за лёгкая тяга в стопе?И какие открыло просторыТвоё тело и в нём и в себе?Он хотел свою думу развеять,Дорогое стряхнуть забытьё.Он сумел небесами измеритьСвой полёт и паденье твоё.Он уже никогда не вернётся,След его заглушила трава.Ты заплачешь, а он отзовётсяНа свои золотые слова.
1977
Двуединство
В
тени летящего орлаСова ночная ожилаИ полетела, как подруга,В плену возвышенного круга.Орёл парил. Она блуждала,Не видя в воздухе ни зги.И, ненавидя, повторялаЕго могучие круги.
1977
«На тёмном склоне медлю, засыпая…»
На тёмном склоне медлю, засыпая,Открыт всему, не помня ничего.Я как бы сплю – и лошадь голубаяВстаёт у изголовья моего.Покорно клонит выю голубую,Копытом бьёт, во лбу блестит огонь.Небесный блеск и гриву проливнуюЯ намотал на крепкую ладонь.А в стороне, земли не узнавая,Поёт любовь последняя моя.Слова зовут и гаснут, изнывая,И вновь звучат из бездны бытия.
1977
Распутье
Поманила молодость и скрылась.Ночь прозрачна, дума тяжела.И звезда на запад покатилась,Даль через дорогу перешла.Не шумите, редкие деревья,Ни на этом свете, ни на том.Не горите, млечные кочевьяИ мосты – между добром и злом.Через дом прошла разрыв-дорога,Купол неба треснул до земли.На распутье я не вижу Бога.Славу или пыль метёт вдали?Что хочу от сущего пространства?Что стою среди его теснин?Всё равно на свете не остаться.Я пришёл и ухожу – один.Прошумели редкие деревьяИ на этом свете, и на том.Догорели млечные кочевьяИ мосты – между добром и злом.
1977
Чёрный подсолнух
Он пророс из глухого колодца.Но однажды глубокая мгла,Затмевая высокое солнце,На цветущий подсолнух легла.Цвет померк. В небесах ослеплённыхВместо солнца возникло пятно.От него отвернулся подсолнух.Поле пусто, сомненье темно.Он не поднял потухшего взглядаК высоте просветлённых небес.Осквернённой святыни не надо!Ждал он ночи… И ночью воскрес.Мёртвым светом его охватило,Он уже не внимал ничему.Только видел ночное светило,Присягая на верность ему.
1977
«Я пил из черепа отца…»
Я пил из черепа отцаЗа правду на земле,За сказку русского лицаИ верный путь во мгле.Вставали солнце и лунаИ чокались со мной.И повторял я имена,Забытые землёй.
1977
Семейная вечеря
Как только созреет широкая ниваИ красное солнце смолкает ленивоЗа тёмным холмом,Седая старуха, великая матерь,Одна среди мира в натопленной хатеСидит за столом.– Пора вечерять, мои милые дети! —Она поминает о сыне-поэте,О дочке-вдове,О светлом супруге, безвестно убитом,О позднем младенце, бесследно зарытомВ кремень-мураве.Рассвет наплывает по правую руку,Закат наплывает по левую руку —И слушают ночь.И вот, потрясая могильные камни,Приходят живые: поэт с облакамиИ горькая дочь.Неполная смерть поднимает из прахаИстлевшие кости… Солдатская бляхаБлестит на одном.Пришельцы глядят на пустые стаканы,Садятся за стол и сквозят, как туманы,Меж ночью и днём.– Не хлебом единым, – сказала старуха.И каждому мерит от чистого духаИ мира сего:Огонь для солдата, лазурь для поэта,Росу для вдовы, молоко для последа,Себе – ничего.Но вот огляделся, как в дальнем дозоре,Солдат и заметил: – Не все ещё в сборе.Тут нет одного.От лона иного, от тучи гонимой,Он сын мой и брат им, судьбой не любимый.Вот место его!– Пускай он войдёт, – согласилась старуха.Из бездны Вселенной до чуткого слухаШаги донеслись.Бродяга вошёл, не любимый таланом,И принял стакан с непроглядным туманом…– Окольный, садись!Давно я старуха. Мой голос – мерцанье.Но я б не хотела одно прорицаньеВ могилу унесть.На чресла гадали мне в детские годы,Что выйдет оттуда предтеча свободы.Он должен быть здесь!Бродяга заплакал, вдова зарыдала,Поэт преклонился, дитя загадало,Отец отступил…Все гости пусты и сквозят, как туманы,Не тронута снедь, не початы стаканы…Так кто же тут был?Солдат после смерти печально воюет,Он редко по старой подруге тоскует.А встреча близка!Младенец блуждает в земном промежутке,Глядит из небес и играет на дудке,И пьёт из цветка.Вдове и лежачего горя хватает.Бродяга бегущую воду хватаетИ песни поёт.Но сына-поэта во сне посетилоВиденье и светом уста отворило:– Былое грядёт!..И вновь созревает широкая нива,И красное солнце смолкает ленивоЗа тёмным холмом.Земля возвращает истлевшие кости,А память – надежду. Пьют чудные гостиЗа старым столом:Солдат за победу, поэт за свободу,Вдова за прохожего, мать за породу,Младенец за всё.Бродяга рассеянно пьёт за дорогу,Со свистом и пылью открытую Богу,И мерит своё.
1977
Знамя с Куликова
Сажусь на коня вороного —Проносится тысяча лет.Копыт не догонят подковы,Луна не настигнет рассвет.Сокрыты святые обетыЗемным и небесным холмом.Но рваное знамя победыЯ вынес на теле моём.Я вынес пути и печали,Чтоб поздние дети моглиЛатать им великие далиИ дыры российской земли.1977
Посох
Отпущу свою душу на волюИ пойду по широкому полю.Древний посох стоит над землёй,Окольцованный мёртвой змеёй.Раз в сто лет его буря ломает.И змея эту землю сжимает.Но когда наступает конец,Воскресает великий мертвец.– Где мой посох? – он сумрачно молвит,И небесную молнию ловитВ богатырскую руку свою,И навек поражает змею.Отпустив свою душу на волю,Он идёт по широкому полю.Только посох дрожит за спиной,Окольцованный мёртвой змеёй.
1977
Змеи на маяке
С чего начать, мне всё равно… Итак,У лукоморья с видом на маякВо благо предприятья своегоЖил врач – я назову Петром его.Приехал он сюда за муравойЛечить народ от язвы моровой.Снял уголок. Хозяева, видать,Не стали поговорки вспоминать.А та гласит: не принимай под кровВрачей, военных, пьяниц и воров.Гость подкупил бывалые сердцаРешимостью округлого лица.Он час и место выбирать умел,Со вкусом одевался, мало ел,С полслова понимал… И посемуРешил хозяин: «Денег не возьму.Душе помин, а здравию догляд.Змеиное болото невдогадМы летось осушали под ячмень,А поясницу ломит по сей день.Так ты того… Постой, что за лихва?»На дереве тенистая листваВскипела разом – туча мелких птахС тревожным шумом канула впотьмах.Двор зарябил от гребней и хохловБегущих кур, цыплят и петухов.И ласточки метались непутём,Крича по-соколиному. ПластомИнстинкт и разум в воздухе толклись,Как будто над землей сновала мысль.В поселке показался человек:Фуражка с «крабом», борода что век,Лицо горело жжёным кирпичом,Зиял бушлат изодранным плечом.Его обстали дети мал мала.– Маяк! – кричали. – Покажи орла! —Старик белками опрометь повёл,Заклекотал – из вышины орёлПал, рассекая воздух горячо,И сел ему на правое плечо.Погасли в растопыренных крылахСтальные искры и морской размах.Но проницали дол и небесаСтремительные ясные глаза.Старик прошёл, как ропот по толпе.И врач решил: «Он вроде не в себе,Но кто он?» – «Это сторож маяка, —Сказал хозяин. – И навернякаСкорбит о том, что вертится кубарьИ птицы бьются об его фонарь.Набита пухом перелётных птицЕго постель на зависть молодиц.От скуки то с орлом, то сам собойМаячит между небом и землёй…»У лукоморья врач искал травуИ благом мира грезил наяву.Но странный блеск его мечту отвлёк:В кольце змеи благоухал цветок.Он подошёл к нему – почти сорвал!Но руку мёртвый взгляд околдовал,По ней потёк пружинистый поток…И пасть открылась, как второй цветок,– Их два, один оставь, – сказал старикИ перед ним из-за скалы возник.Но сильный свист раздался в облаках.И, небо раскрывая нараспах,Упал орёл и взмыл. Единый миг —Один цветок остался на двоих.Они на нём глазами пресеклись,Отпрянули и молча разошлись.Придя домой, врач думал о травеИ о цветке. Но мысли в головеТолклись… На маяке зажёгся свет.И замигала комната в ответ.Мигала долго… Он вскочил! МаякСтал погружаться медленно во мрак,Ослепло море… К дому и гореЕго взывали тени. На зареОткрылась дверь, как в юности талант,Вошёл в пуху и мраке лейтенант:– Вы врач? Идёмте. Служба коротка,Сошёл с ума смотритель маяка.Чёрт знает отчего… Но катер ждёт. —И оба вышли к морю из ворот.Через залив тянулся белый снег,То там, то сям звенел счастливый смех,Подставив руки белые свои,Ловило детство снег… Лови, лови,Пока не побелеет головаИ неба не коснется трын-трава…Но шёл отнюдь не снег. Над маякомКлубился пух, нажитый стариком.Он в воздухе мерцал и на полу,А сам старик сидел в пустом углуИ бормотал сквозь пух: «Они летят».– За три часа, – ругнулся лейтенант, —Вспорол постель и топал на конвой:«Спасайте птиц! Они летят домой!»А люди?.. Тонут… В эту ночь как разРазбилось судно. Говорят, погасОгонь берегового маяка.Но он – исправен!.. Жалко старика.Итак, до завтра. Честь имею. Тьфу! —Он сплюнул пух и скрылся на плаву.Мир вечерел, когда маяк мигнул.Старик зашевелился и вздохнул:– И здесь темно! – По мысли и чертамЕщё не здесь он был, а где-то там,Чего не знает мера и печать. —Где мой фонарь? Пойду конец встречать! —