Отпуск бойцовской курицы
Шрифт:
— Садись, ешь! — оторвала меня от воспоминаний сестрица.
На столе дымилась чашка ароматнейшего кофе со сливками и пятиэтажный бутерброд, который я называю дусьбургер. Он состоит из огромного куска черного хлеба, огурцов, помидоров, сыра, колбасы, салата, майонеза, кетчупа и еще одного куска хлеба.
— Дусь, — еле выговорила я, пытаясь распахнуть рот как можно шире, чтобы туда уместить Дуськин бутерброд, — а давай сегодня на Алчак сходим?
Алчак — это гора, служащая границей города. С другой стороны границей является тоже гора по имени Крепостная. Ее назвали так потому, что на вершине стоит крепость то ли пятнадцатого, то ли шестнадцатого века, обнесенная стеной. Туда даже водят на экскурсии туристов. Внутри башни какой-то музей. Один минус: высоковато над уровнем моря. То ли дело Алчак! Там можно легко устроиться у подножия на огромных валунах. И к морю близко, и вроде на скалах, и народу никого! Можно даже голышом загорать!
— Я похожа на дуру? — с набитым ртом пробубнила Дуська.
— А что? — внимательно посмотрела я на нее.
— А то! Полковник говорит, что зимой кусок скалы упал в море. И теперь на твоем Алчаке только Чертов мост и остался.
Чертов мост вовсе и не мост никакой, а обыкновенный кусок стального троса, вбитый крюками в почти отвесную стену. Чтобы перебраться через обрыв, надо держаться руками за трос, а ногами упираться в стену. Там, правда, не очень высоко, каких-то метров пятнадцать-двадцать, но внизу камни. Если сорваться, мало не покажется!
— А мы по морю! — не сдавалась я.
— Так, как ты плаваешь, лучше сразу по дну идти! — ухмыльнулась Дуська.
И опять она права. Плавать-то я умею, но медленно и плохо. И, что характерно, от берега могу плыть сколько угодно долго, а вот к берегу… Ну, не несут меня руки и ноги, и все тут! К тому же, не дай бог, задену какой-нибудь частью тела за посторонний предмет в воде — неважно, медуза это будет или чья-нибудь рука или нога, да хоть простые водоросли! — я тут же камнем иду ко дну. Вопрос о том, чтобы нырнуть, вообще не поднимается! В первый день, как только мы устроились, разумеется, сей же час отправились на море. Дуська затащила меня на волнорез, взяла за руку и предложила сигануть с него в воду. Полчаса она потратила на уговоры, обещая все мыслимые и немыслимые блага. Я же разревелась и заявила, что с такой высоты — сантиметров семьдесят — я спрыгну только под страхом смерти. Хитрая сестрица сделала вид, что отстала от меня, отошла за спину, дождалась, пока я успокоюсь, и коварно отвесила мне пинок в мягкое место. Получив ускорение, я влетела в воду, прощаясь с жизнью. Однако ничего страшного не произошло. То ли жажда жизни во мне сильна, то ли мне на роду написано быть повешенной, но я всплыла пятой точкой кверху. Рядом весело плескалась Евдокия.
— Ну, как? — похохатывая, спросила она.
Я в сердцах сплюнула морскую воду, обозвала сестрицу мымрой и вяло погребла к берегу. После того случая к волнорезу я близко не подхожу.
Мысленно согласившись с Дуськой, что чемпиона мира по плаванию из меня не получится, я опечалилась. Увидев мои страдания, сестренка сжалилась:
— Ладно, Жень, не грусти! Пообедаем и на Крепостную сходим. В музей. А оттуда на теплоходе в Новый Свет прокатимся. Там поужинаем, а вечерком в санаторий летчиков на дискотеку пойдем.
Составив таким образом план на сегодняшний день, Дуська удалилась.
Вскоре мы с сестрицей уже неторопливо вышагивали по аллее, ведущей к морю. По дороге купили огромный арбуз, который пришлось тащить Дуське по причине моей физической недоразвитости. Она всю дорогу ворчала, называя меня доходягой, дистрофиком и прочими обидными словами. Впрочем, на Дуську я не обижаюсь. Она хоть и двоюродная, но родная: росли вместе, разница в возрасте каких-то три месяца, жили почти рядом… В отличие от меня, Евдокия успела побывать три раза замужем, но, как назло, мужья ей попадались какие-то неправильные. Они никак не могли взять в толк, что на свете существуют только два мнения: одно Дуськино, а остальные все ошибочные. Мужская гордость восставала против такого расклада, и в конце концов сестрица выгоняла строптивых мужиков. На данный момент она отдыхала от последнего своего мужа, который смылся, прихватив на память о любимой женщине все ее драгоценности.
— Жень, давай здесь упадем, — тяжело дыша, сестра кивнула на место возле волнореза.
— Ни за что! У меня от одного его вида головокружение начинается! — ткнула я пальцем в направлении бетонного прямоугольника, вдающегося в море. — Лучше отойдем от него метров на тридцать и расположимся поближе к водичке!
Это оказалось не так-то просто! Несмотря на ранний час, народу на пляже было уже предостаточно. Мы с трудом отыскали свободное местечко неподалеку от одинокого дядечки Дуськиного любимого размерчика, то есть маленького, толстенького и почти лысого. Дядька этот гордо восседал на полотенце, прильнув к окулярам огромного полевого бинокля.
— Ну ты и нашла местечко, — ворчала сестрица, — маньяк с одной стороны, семейство с малолетними детьми — с другой! Не отдохнешь по-человечески!
— Отдыхай, кто тебе мешает?
— Детишки орать будут и все время теряться, а псих с биноклем начнет прелести разглядывать!
— Какие прелести, Дусь! У кого ты их видела? — удивилась я, скидывая с себя шортики.
— Это у тебя нет ничего, а у меня — полный комплект! Не отдых, а сплошное наказание! — не унималась Дуська.
Мне надоело ворчание сестры, и я отправилась в море. Дуська, бормоча под нос проклятия в мой адрес, пошлепала следом. В прохладной водичке с нее разом слетело плохое настроение.
— Хорошо-то как, Жень! — сладострастно простонала Евдокия. — Давай до буйков сплаваем?
— Нет! — Я мотнула головой. — Ты плыви, Дусь, а я тут на мелководье поплескаюсь, боязно мне что-то!
Сестрица поплыла, рассекая мощными взмахами рук толщу воды. Я завистливо вздохнула и потопала к берегу. Не желая в одиночестве возвращаться на наше лежбище, я уселась на камушках прямо в полосе прибоя и блаженно прикрыла глаза. Солнышко, пока еще не жаркое, ласкало мою кожу, морской бриз рождал ощущение покоя и умиротворенности, а водичка нежно касалась кончиков ног. И не говорите, что в рай попадают только после смерти! Блаженное состояние души и тела неожиданно было прервано ощущением чего-то тяжелого и скользкого на шее и на плечах. Я открыла глаза, собираясь возмутиться столь бесцеремонным вторжением в мой внутренний мир, и замерла от ужаса. Прямо на меня смотрела морда… змеи! Ее раздвоенный язык появлялся и исчезал с быстротой молнии.
— Мама! — распахнула я рот в беззвучном крике и замерла.
— Девушка, ты ротик-то захлопни! Не к стоматологу пришла! — раздался откуда-то сверху молодой мужской голос. — А то так и будешь на фотографии с перекошенной физиономией!
По-прежнему не шевелясь, я скосила глаза в сторону. На расстоянии вытянутой руки стоял фотограф и улыбался.
— Сними эту тварь, слышишь? У меня же инфаркт с минуты на минуту приключится, — прошипела я не хуже гада у меня на плечах.
— Федя не тварь, — обиделся фотограф, — он очень даже милый и добрый. Хочешь, он тебя поцелует?
— Сам целуйся, придурок! Убирай быстро Федю, а то я… я его укушу!
— Подумаешь, цаца! — парень щелкнул фотоаппаратом. — Пойдем, Федор. Слышь, ненормальная, захочешь взять фотки — я на набережной, возле «Маяка».
Укротитель змей удалился.
— Болван, придурок, ты бы еще с крокодилом приперся, — ворчала я, пробираясь на наше место. Дядька, посмеиваясь, хитро поглядывал в мою сторону. Вдруг он схватил бинокль и направил его в сторону моря. Я невольно проследила за ним. Картина, представшая перед глазами, достойна кисти Рубенса. Из моря торжественно и плавно возникала Дуська. Красота, да и только!