Отпуск на всю жизнь
Шрифт:
– Вы попали в очень неприятную ситуацию, Молчанова Дана, – сухо извещает меня следователь.
– Что случилось? – мой голос ещё более сух и монотонен. Следователь морщится.
– А вы не догадываетесь? – какие-то чувства начинают пробиваться. Рада за него, не такой уж он и сухарь. Но раз пошла такая игра, зачем мне отказываться от неё?
– Вас интересуют мои догадки… – Семёнов заметно напрягается, пытаясь уловить смысл ответа. Он что, не знал, что слова, лишённые эмоций воспринимаются, как посторонний монотонный
– Меня интересует одна ваша догадка. Как вы думаете, что вам грозит? – вот, заговорил почти как нормальный человек. Действует, так что я продолжу.
– Я думаю, что ничего – за исключением непредвиденных обстоятельств – типа упавшего на голову кирпича…
Эльвира как-то обречённо вздыхает. Семёнов смотрит на меня так долго, будто задался целью высверлить отверстие на моём непроницаемом лице.
– Вы сильно заблуждаетесь, Молчанова. Вам грозит следствие, суд и, соответственно, приговор суда. Как вы думаете, за что?
– Вот видите, вы сами всё знаете – зачем тогда спрашиваете – не понимаю я вас, господин следователь…
Знаков препинания, вопросительных и других интонаций в моём голосе нет. Семёнов морщится, я внутренне хихикаю.
– Что с вашей рукой, Молчанова? – а монотонность-то исчезла совсем.
– Компрессионный перелом – забыла название кости – выбитый сустав – растяжение связок…
Ему требуется пауза, чтобы уложить в голове мой ответ. А мне нравится этот стиль.
– Как сломали руку?
– Подралась.
– С кем?
– …с несовершеннолетней гражданкой Грибачёвой Марией…
– Вот! – поднимает палец вверх следователь и просит нас подождать, пока он запишет наши показания. Ждём.
– Итак. Поясните подробнее, как вы сломали себе руку?
– Вы ничего не забыли, господин Семёнов? – я вспоминаю кое-какие инструкции от папиного юриста, лучше поздно, чем никогда, – …по какой причине вы меня вызвали – в качестве кого, свидетеля, потерпевшего, обвиняемого – каков мой статус – почему начали допрос, не ознакомив меня с обстоятельствами дела – есть ли вообще какое-то дело…
Это не так просто, изгонять из голоса малейшие интонации и эмоции. Но я стараюсь и результат есть! Семёнов делает движение, будто хочет схватиться руками за голову, вовремя спохватывается.
– Вы свидетель по делу о нанесении тяжких телесных повреждений гражданке Грибачёвой Марии, как вы правильно указали, несовершеннолетней. Вот её заявление, – Семёнов трясёт бумажкой, – Вот справка из больницы.
– И что с ней? – с трудом подавляю жгучий интерес в голосе.
– Компрессионный перелом верхней челюсти, перелом восьмого левого ребра, сложный перелом лучезапястного сустава, – следователь смотрит так торжествующе, как будто зачитал мне самый жестокий приговор из всех возможных.
– Ого! – это в первый и, надеюсь, в последний раз мои эмоции вырвались наружу. Но я запомнила сразу, это перечисление повреждений звучит для моего уха лучше любой песни. Перелом того, перелом другого, о, музыка богов войны и победы!
– Но до чего же крепкая девица! – сейчас монотонности в моём голосе нет, я обращаюсь к Эльвире, – Мама, если бы меня так ударили, точно ребра три сломали бы. А у неё только одно. Кувалдами надо таких бить.
На моё «мама» Эльвира косится с подозрением, но в присутствии чужих не одёргивает.
– Как вы говорите? Хотите напасть на Грибачёву с кувалдой? – мгновенно цепляется Семёнов.
– …не выдумывайте – и не вмешивайтесь в мои разговоры с мамой, это личное…
– Почему вы позволяете себе такой тон? – о, заговорила рыбка человеческим голосом. Да и мне надоело.
– Что вы имеете в виду? – включаю интонации, но слабенько. Нефиг его баловать.
– Ладно, – устало отмахивается следователь, – Ответьте, за что вы избили Грибачёву?
– Ни за что. Она напала на меня, я защищалась.
– Так защищались, что сломали руку о её лицо, – ой, даже сарказм появился. Я оживила эту мумию!
– Это было ответным действием. Она напала на меня, я в ответ ударила. Результат удара показывает, насколько она крепче меня. Она получила всего лишь синяк и трещину, а моя рука надолго вышла из строя. Моя боеспособность резко снизилась, правой рукой я больше ничего не могла сделать.
– Как она на вас напала? – следователь принимается записывать свои вопросы и мои ответы.
– Кинулась на меня и схватила руками за куртку.
– Разве можно это расценивать, как нападение? Может, она просто потрясла бы вас и отпустила?
– Это именно нападение. Только так это и нужно расценивать. Ваши фантазии о возможных вариантах не имеют отношения к делу.
– Почему всё-таки вы расценили это, как нападение? На каком основании?
– На основании репутации Грибачёвой и её всем в нашей школе известных ухваток. Именно так она обычно начинает драки. Хватает противника и старается свалить на землю. Потом бьёт кулаками и ногами. Насколько я знаю, она именно таким способом отправила пять девочек в больницу. А может и больше, тут вам, как полицейскому, виднее.
Следователь вдруг останавливается и смотрит озадаченно. Что?! Он об этом не знал?! Абзац, я охреневаю от работы родной полиции!
– Пишите, пишите. Я потом проверю дословно, что вы написали.
Он пишет, но вид у него стал изрядно кислый. Написал, последние слова максимально точно. Я, как и обещала, всё проверила. Только тогда мы с Эльвирой всё подписали. Но напоследок я ему сильно врезала. Ибо нефиг!
– А ознакомление меня с моим статусом и делом, по которому вызвали, всё-таки стоит в самом начале протокола. Передёргиваете, господин следователь. Я с вами в карты играть не сяду. Ладно, прощаю на первый раз.