Отпусти кого любишь (сборник)
Шрифт:
Хорь с трудом поднялся и, опираясь на плечо Федора, на дрожащих ногах поплелся в лагерь.
Милицию решили не вызывать. Нападавшие наверняка давно скрылись, а лишняя морока никому не нужна. Врачиха вовсю лечила пострадавшего, но не смогла помешать молодому сильному организму, и через две недели Хорь понемножку стал прогуливаться на свежем воздухе.
Но это уже были другие времена.
13
После сокрушения Хоря в лагере «Смена» наступил расцвет. Все почувствовали, что прежний тиран пал. А новый – не очень-то и тиранил.
Федор строил самые радужные планы на будущее, и его удивляло (и обижало), что его любовь, которую он в прямом смысле слова добывал в боях, пребывала в отнюдь не лучшем состоянии духа. Ангел, который стал тише травы (и вежлив, как никогда), не отпускал ее ни на шаг, а она почему-то не сочла себя свободной от него. Чего не скажешь о большинстве его бывших прихлебателей и просто задавленных.
Даже разговаривать с Федором накоротке, без свидетелей, Оля не хотела.
Впрочем, это не умаляло ощущения состоявшейся победы. Главное – враг повержен. А суета ни к чему.
Столкнул их – лицом к лицу и даже ближе – Толмачев. Его нижайшие просьбы о выделении лагерю свежего постельного белья наконец были услышаны. И в самый неподходящий момент. «Газон» приехал забирать грязное в прачечную тогда, когда в «Смене» никого не было. Все были на озере, за шесть километров – там отмечался День Нептуна.
Ангел не пошел: отказался «по болезни». Оля – потому что Ангел отказался. Федор – потому что не хотел оставлять Ангела наедине с Олей. Седых и так был в каждой бочке затычка, поэтому Николай Петрович его отпустил.
Теперь же Толмачев прибежал в клуб, где Федор играл с Ангелом в шахматы (черт возьми, лучшие друзья!), а Королева при этом присутствовала, и с порога заорал:
– Не зря я вас оставил! Надо белье в стирку сдать, а обратным ходом – чистое привезти и жратву.
Ангел сразу отказался: работать вообще «западло», а чужую грязь таскать – вдвойне.
Толмачев спорить с Ангелом не стал: он еще не привык к его свержению. А просто ткнул пальцем в Федора и Олю:
– Значит, поедете вы.
И вот они уже трясутся в закрытом фургоне на тряпках воспитанников. В кабине – шофер из поселка и повариха, которая должна отобрать продукты, чтобы на базе не втюхали что попало.
Дверца фургона была закрыта наглухо, а маленькое окошко с решеткой, как на автозаке, давало совсем немного света.
– Осталось нам меньше месяца, – сказал Федор.
– Да, – ответила Королева.
После долгого, на половину пути, молчания Седых сделал вторую попытку:
– Ты так упорно молчишь. Я тебе неприятен?
– Нет, – ответила Королева.
– Так в чем же дело? – спросил он.
– Чего ты от меня хочешь? – резко спросила она.
Даже в слабом свете Федор понял, что она вот-вот заплачет.
– Да ты что! – схватил он ее за руки. – В чем дело? Ты видела, что я сделал с Хорем? Плюнь на Ангела! Я теперь с ним в шахматы играю. А потом его Мишка посадит и ключи от камеры выбросит.
– Ой, Феденька, лучше бы ты уехал, – вытерев ладонями слезы, тихо сказала она. Интонации до точности совпадали с мамиными. Безысходность – вот что сквозило в ее словах, каким бы ни было их значение.
– И не подумаю! Я, наверное, тебя люблю, – вдруг в первый раз в жизни признался в любви Федор.
– Я, наверное, тебя тоже, – после паузы сказала Ольга.
– Так классно же! – обрадовался Седых. – А то у меня появились сомнения.
– Уезжай, пожалуйста, Феденька, а?
– Не дождешься! – победно смеялся Федор. Он обнял Ольгу за плечи и прижал к себе. Ничего больше не посмел. Да и, как ни странно, не хотелось. Слишком высок в этот момент был «штиль» его мыслей. А может, неосознанно давило из глубин мозга про вожатого и воспитанниц?
Так они просидели довольно долго. Федор был готов так сидеть вечно, но по маневрам «газона» они поняли, что первая половина поездки близится к завершению.
Оля отстранилась от Федора и без помощи косметички привела себя в надлежащий вид, полностью соответствующий облику школьницы-старшеклассницы.
Потом они грузили чистое белье и чуть позже, на вонючей овощебазе – ящики с овощами. Повариха и для лагеря набрала, и себя не забыла. Набили много, но Седых, руководивший погрузкой, все же оставил для себя и Ольги достаточно уютный «пятачок». Лично проследил, чтоб во время тряски на подъезде к лагерю на голову что-нибудь не «сыграло».
И вот «газон» нацелил нос в обратную сторону.
Федор попытался снова обнять Ольгу, но она отстранилась.
– Седых-Седых, – непонятно сказала Королева.
– Что? – переспросил Федор.
– Помнишь «Лолиту»?
– Знаю, что Набоков, но не читал, – честно признался он.
– Был там такой. Гумберт Гумберт. У них тоже все плохо кончилось.
– Да что ты завелась? – не выдержал Седых. – У меня в первый раз такое. И в последний. Мы по два раза не женимся.
– А мы – не знаю, – без улыбки сказала Ольга. – Может, по два. А может, по двадцать.
– Слушай, Ольга! Я же не дурак. И не мальчик.
– Знаю, – неожиданно с обидой сказала Королева. – Видела ваши прогулки с Сидневой!
– Уже давно не гуляли, – смутился Федор. – И не будем больше.
– А она тебя любит!
– А я ее – нет!
– Феденька, Феденька, и зачем ты только появился? – будто что-то вспомнив, снова расстроилась Оля.
– Сейчас я тебе все объясню, – сказал Федор. – Я все про тебя знаю. Меня все устраивает. То есть нет, не устраивает… – поправился он, но запутался в определениях и начал заново: – Короче, теперь все будет по-другому. Через год поженимся. А может, и раньше. Я на предков нажму, они у меня молодцы.