Отравленная совесть
Шрифт:
– - Вот тебе на! отчего же нет?
– - Оттого, что между мною и Сибирью, -- принимая Сибирь как общий образ уголовного наказания, -- всегда останутся три барьера: ловкость, смелость и богатство.
– - Деньгами от уголовщины не отвертитесь!
– - Будто?
– - Замять уголовное дело? да ни за сто тысяч!
– - За иные дела платят и больше, -- подразнивал Андрей Яковлевич.
– - Порядочному человеку это безразлично.
– - Порядочному...
– - протянул Ревизанов.
– - А вы имели когда-нибудь в своем распоряжении сто тысяч?
– - Конечно нет.
– - Хорошая сумма. Круглая.
– - Какая бы ни была!
Ревизанов мелодраматически склонил пред ним свою голову:
– - Вы бескорыстны. Это делает вам честь!
– - Подкуп!
– - размышлял Петр Дмитриевич.
– - Ну хорошо: сегодня вы откупитесь, завтра, послезавтра... но не монетный же вы двор, чтобы постоянно выбрасывать из кармана по сто тысяч...
– - Да ведь и не каторга же я воплощенная, чтобы постоянно нуждаться в подкупе.
Прощаясь с Синевым, Ревизанов звал его на завтра обедать.
– - Не могу, Андрей Яковлевич, простите. Завтра воскресенье: я искони абонирован Верховскими.
– - Ага! тогда в понедельник. Кланяйтесь Верховским.
– - Верховскому solo, -- поправил Синев.
– - Людмила Александровна уехала.
– - Да?
– - удивился Ревизанов, глядя в сторону.
– - Куда это она?
– - В деревню, к тетке... помните Алимову, Елену Львовну?
– - Еще бы! Почтенная старушка. Когда же?..
– - Сегодня рано утром. Я провожал. Она вчера сразу надумала и собралась поехать.
– - Елена Львовна!
– - меланхолически произнес Ревизанов.
– - Сколько лет я ее не видал!.. друзьями были... Скажите: давно она стала помещицею? Я что-то не помню, чтобы у нее было именье...
– - Помилуйте! Родовое, чудное именье в Рязанской губернии.
– - А! там земли вздорожали с тех пор, как прошла железная дорога. Я приценялся в прошлом году: приступа нет.
– - В таком случае, именье Елены Львовны -- Эльдорадо. Ее земля в двух верстах от Осиновки. Знаете -- большой буфет?
– - Как же, езжал...
"Лекок тоже!
– - рассмеялся Ревизанов, проводив Петра Дмитриевича.
– - Хочет читать в сердцах, а из самого качай вести, как воду из колодца... Итак -- уехала! Гм... признаюсь, это довольно неожиданно... Придет или не придет? Что означает этот отъезд? Бегство или лишь, так сказать, антисемейный маневр?"
Он взял с этажерки красный томик Фрума. "Рязанская дорога... Осиновка... так, так... Ха-ха-ха! а встречный-то поезд в Малиновых зорях? Я и забыл!"...
XVIII
Ревизанов ждал. Стол был накрыт на двоих, сверкал серебром и хрусталем, благоухал цветами и дорогими фруктами. Слугу, который сервировал стол, Андрей Яковлевич давно отослал с наказом:
– - Иоган, я жду даму. Предупредите швейцара; не надо, чтобы ее видели; пусть проведет как-нибудь поосторожнее. Завтра вы разбудите меня в одиннадцать. Если разбудите позже, прибью; если разбудите раньше, убью! Впрочем, вы знаете мои привычки: не впервой... вас учить нечего.
Андрей Яковлевич не стыдился сознаться, наедине с самим собою, что он волнуется.
"Что, если этот отъезд не маневр, не маска, -- думал он, стоя у каминных часов и пристально следя за движением стрелок по циферблату, -- но бегство? самое настоящее бегство... заячье, опрометью, куда глаза глядят -- лишь бы спрятаться, как страус прячет в песок голову и воображает, будто спрятал все тело? Да нет, быть не может... не посмеет!.. Но если? Берегись тогда, красавица! и посильнее тебя людей скручивал я в бараний рог!.. Странно, однако, как крепко она меня зацепила... Подумаешь, -- жду первого свидания!.. Вон -- даже руки дрожат... Нервы -- что струны в расстроенном фортепьяно".
Не раз, чуя легкий шорох за дверью, он выглядывал в коридор и уверялся, что обманут слухом... Наконец, вслед за коротким порывистым стуком, дверь распахнулась, и на пороге выросла стройная фигура Верховской. Ревизанов даже схватился рукою за сердце: так быстро -- до боли -- и радостно заколотилось оно.
– - А! наконец-то...
Он помог Людмиле Александровне снять шубку.
– - Бог мой! черный вуаль, черное платье, -- по ком вы в трауре?
Из-под густого вуаля Людмилы Александровны отозвался голос, который -- будто весь остался за зубами, оттолкнутый и задохнувшийся встречным воздухом, как подушкою.
– - Виноват... не понял... что?
– - внимательно, хмурясь, переспросил Ревизанов.
Голос повторил:
– - Я сказала: по своей совести.
Ревизанов сделал гримасу:
– - Как громко и... как печально! Неужели и личико ваше сегодня такое же траурное? Откройте его, дорогая, дайте полюбоваться.
Верховская откинула вуаль. Ревизанов взглянул ей в лицо и отступил в изумлении.
– - Ах, хороша!
– - тихо сказал он.
– - Что вы сегодня сделали с собою, Людмила? Вы богиней смотрите! Говорят, страсть делает женщин красивыми. Уж не влюбились ли вы в меня за эти дни?
– - Ненависть -- тоже страсть, -- возразила она, глядя в лицо Ревизанову.
– - А вы ненавидите меня?
– - спокойно спросил он.
Она отвечала без гнева, просто, точно он ее о погоде спросил:
– - Да... я вас ненавижу!
– - Честное слово?
Верховская пожала плечами. Ревизанов отвернулся -- не то гнев, не то тоска отразилась на его красивом лице. Несколько секунд длилось молчание. Потом он быстро подошел к столу и выпил, один за другим, два стакана шампанского.
– - Ха-ха-ха! Это любопытно!
– - воскликнул он с деланным смехом.
– - Третьего дня утром я выгнал из этой комнаты мою Леони, женщину, страстно влюбленную в меня, за то лишь, что надоела она мне своею любовью до отвращения. И вот быстрое возмездие: сегодня я сам, такой же страстно влюбленный, принимаю на том же месте другую женщину, и эта женщина меня ненавидит до отвращения. Долг платежом красен. Странные контрасты случаются в жизни.