Отравленная совесть

Амфитеатров Александр Валентинович

– - Под псевдонимцем качаете?

– - Разумеется. "Действительный юморист" -- это я. Я было хотел подписываться: "Действительный статский юморист", эдак слегка намекнуть публике, что я не кто-нибудь, не праздношатающий бумагомаратель, но цензура воспретила, оставила меня без статского... Знаете: детей оставляют без сладкого, а меня без статского... Мысль! позвольте карандашик: запишу, чтобы не забыть, и разработаю на досуге.

Синев, конечно, не замедлил разболтать этот разговор Олимпиаде Алексеевне, и с тех пор бедному каламбуристу не было житья от жены: она походя дразнила его то действительным статским юмористом, то действительною статскою весталкою.

XIV

Степан

Ильич Верховский принадлежал к числу тех добрых, но ограниченных людей, кому, если западет в ум какая-нибудь идея -- хорошая, дурная ли, -- то становится истинным их несчастием: они никак не могут выбить ее из головы и носятся с нею, как курица с яйцом. Ревизанов очень нравился Степану Ильичу, и в то же время, по честности и доброте своей, старик был возмущен до глубины души убеждениями, высказанными блистательным капиталистом в разговоре их на обеде у Верховских. Разговор этот не давал покоя Степану Ильичу, и он не раз с тех пор возвращался к этим темам в своем семейном кружке.

– - Нет-с, каков век! каковы стали субъекты появляться!
– - воскликнул он.
– - Симпатичный, порядочный человек, корректный общественный деятель, благодетель громадного рабочего округа, -- и совершенно разбойничьи убеждения!.. Царство страсти! Страсть -- главный императив человеческого существования! Да ведь это -- хаос, это -- конец цивилизации-с... Ци-ви-ли-за-ции!!! Митька! если ты когда-нибудь заразишься подобными взглядами, я... я лучше в могилу сойду, чтобы глаза мои тебя не видали! Долга не признавать, общественных начал не чувствовать... Господи, да как же жить-то без этого?.. В отчаяние прийти можно: неужели мы жили, работали, идеальничали для того лишь, чтобы народились на свет такие страшные люди и принесли в мир такое звериное учение?

Когда Ревизанов остался у Ратисовых на вечер, Верховский так в него и вцепился. Андрей Яковлевич защищал свое "царство страсти" шутя и, по обыкновению, немножко свысока... Синев вмешался. Он с начала вечера косился на Ревизанова.

– - Все это прекрасно, Андрей Яковлевич, -- протяжно сказал он, -- теории можно разводить всякие, и, на мой взгляд, Степан Ильич напрасно столько горячится из-за ваших шуток...

Ревизанов поднял брови.

– - Шуток?
– - возразил он.

– - Разумеется, шуток. В вашихустах анархические теории звучат шуткою больше, чем в чьих-либо других.

– - Ах, вы вот куда метите!
– - Ревизанов засмеялся.
– - А знаете ли, Петр Дмитриевич, я уже не раз задумывался над этим странным для вас совпадением взглядов.

– - И?

– - И пришел к убеждению, что оно вовсе не странно. Взгляды совпадают, потому что совпадают цели. Только средства разные, а в сущности, и капиталист, как я, и анархисты заняты одним и тем же делом: разрушают ваше общество и уничтожают вашу цивилизацию.

– - Ого!

– - Да, да! Анархист работает во имя отвлеченных идеалов уравнения человечества; капиталист работает на свой собственный карман, а толк-то один и тот же. Если не в идейных целях, -- это я вам уступаю, -- то в практических конечных результатах. Они же выражаются в короткой теореме: "Чтобы сравнять общество, надо уничтожить его современный строй, возвратить его к первобытным образцам". Затем разница лишь в способах доказательства теоремы: в средствах. Анархист хочет уравнять всех, опрокинув мир к первобытной дикой свободе. А на взгляд капиталиста, удобнее уравнять людей, возвращая их понемногу в первобытное же состояние рабства. И так как полной свободы и равенства никогда нигде нет, не было и не будет, то всегда тот, кто будет равнять общество, будет и его повелителем. Если он станет на первое, повелевающее место во имя анархических теорий свободы -- он повелитель-обманщик; если он равняет общество, порабощая его для себя, он лишь последовательный деспот. Вот и все.

– - Софизмы! софизмы! и слушать не хочу: изношенные софизмы!
– - закричал Степан Ильич.

Синев молчал.

– - Пока ваше царство страсти, -- начал он, -- остается в мире теории, еще куда ни шло, нам, обыкновенным смертным, можно с грехом пополам жить на свете. Но скверно, что из этой теоретической области то и дело проскальзывают фантомы в действительную жизнь...

– - А вы их ловите и отправляйте в места не столь и столь отдаленные, -- возразил Ревизанов.
– - Это ваше право.

– - Сами вы говорили давеча, что всех не переловишь.

– - А не поддаваться -- это их право.

– - Иного и схватишь, -- нет, скользок, как угорь, вывернется, уйдет в мутную воду. Закон -- дело рук человеческих, а преступление, как изволите вы совершенно правильно выражаться, дело природы. Закон имеет, следовательно, рамки, а преступление нет. Закон гонится за преступлением, да не всегда его догоняет.

Он задумался и бросил на Ревизанова странный взгляд.

– - Да вот вам пример: вчера я слышал одну историю... попробуйте-ка преследовать ее героя по закону.

– - Если что-нибудь страшное, -- крикнула через комнату Олимпиада Алексеевна, отрываясь от разговора с Митей, -- не рассказывай: я покойников боюсь.

– - Дело на Урале, -- начал Синев.

– - Знакомые места, -- отозвался Ревизанов.

– - Герой -- местный Крез, скучающий, хотя и благополучный россиянин... из любимого вами, Андрей Яковлевич, типа людей страсти и личного произвола.

– - Проще сказать: самодур, -- вставил Верховский.

– - Только образованный, заметьте, -- поправил Петр Дмитриевич.

Ревизанов насмешливо смотрел на них обоих:

– - Есть там такие. Ну-с?

– - Скучал этот Крез, скучал, да и надумался, развлечения ради, влюбиться в некоторую барыньку, -- заметьте! жену довольно влиятельного в тех местах лица... Барынька оказалась не из податливых. Крез поклялся, что возьмет ее во что бы то ни стало, и начал орудовать, -- да ведь как! Супруг упрямой красавицы до тех пор отлично шел по службе, а теперь вдруг, ни с того ни с сего, запутался в каких-то "упущениях", попал под суд и вылетел в отставку с запачканным формуляром; в обществе пошли гадкие слухи о поведении молодой женщины, и, что всего страннее, произошло несколько случаев, подтасовавших как бы некоторое подтверждение грязным толкам. Репутация несчастной была убита, семейная жизнь ее превратилась в ад, знакомые от нее отвернулись, муж вколачивал жену в гроб несправедливой ревностью, родные дети презирали мать, как развратную тварь...

– - Ах!
– - раздалось болезненным стоном от полутемного -- за трельяжем -- угла, где в качалке приютилась Людмила Александровна.

– - А?.. что?..
– - встрепенулся Синев.
– - Это вы, кузина?

Людмилу Александровну окружили. Но она, почти с досадою, что сделалась предметом общего внимания, просила оставить ее в покое.

– - Это ничего... не обращайте на меня внимания: так... приступ мигрени... мигрени...

– - Ну, а конец-то, -- торопила Синева Олимпиада Алексеева, -- конец-то твоего романа? Начало -- хоть бы Габорио.