Отравленная совесть
Шрифт:
– - Очень приятно слышать, -- улыбнулся Ревизанов, -- это дает мне надежду...
Людмила Александровна прервала его голосом, дрожащим от волнения:
– - Но если мне не надо вашего раскаяния, это, конечно, еще не значит, что я не презираю вас. Мое общество -- не для людей, запятнанных подлостью. А с Людмилой Рахмановой вы поступили подло!
Она умолкла. Ревизанов был покоен.
– - Ваша гневная речь, -- начал он, -- меня не удивляет: я ждал ее. Но, признаюсь, она звучит немного странно после панегирика благодетельному действию времени: настолько странно, что я даже не особенно убедился в целительной силе давности, которую вы так одобряете... Позволите вам предложить один вопрос -- конечно, совершенно теоретический?..
В игривом тоне речи Ревизанова, в его учтивой полуулыбке, в почтительном, но самоуверенном взоре, в изысканно-вежливой позе Верховская прочла, под красиво разыгрываемою ролью, серьезную угрозу.
– - Раз я допустила этот ненужный и неосторожный разговор, вы вольны спрашивать, что вам угодно.
– - Благодарю вас. Итак, у нас имеется praesumptio {Предположение (лат.).}: Людмила Верховская и Людмила Рахманова -- два разных лица. Людмиле Верховской до похождений Людмилы Рахмановой и пятнышек на жизни этой милой девочки -- нет никакого дела. Хорошо-с. Теперь ответьте мне по чистой совести: если бы кто-нибудь взял да рассказал всему свету историю любви Людмилы Рахмановой и Андрея Ревизанова, как отнесется к этому Людмила Верховская?
– - Что это? шантаж?
Людмила Александровна смело взглянула в лицо Ревизанову. Он более не улыбался: щеки его были бледны, взор сверкал сталью.
– - Шантаж, -- угрюмо произнес он, -- обидное слово... но пусть будет даже шантаж! Зовите, как хотите, я не боюсь слов. Ах, Людмила Александровна, пустые речи говорили вы мне о давности, о лечении старых ран благодетельным временем. Полно вам притворяться! Прошлое -- власть, и горе тому, кто чувствует ее над собою, чье прошлое -- тайная угроза, да еще и в чужих руках.
– - Вы хотите показать мне свою власть надо мною?
– - Я не говорил пока ничего подобного.
– - Слишком ясно и без слов!
– - Хорошо, допустим.
– - Я не верю в вашу силу.
– - Не обманывайте себя: верите!
– - Нет и нет. Что можете вы сделать мне? Рассказать наш забытый роман свету?
– - кто же вам поверит? Да если и поверят, кто придаст значение такой старой истории? Вы даже не испортите мне моего семейного счастья; мой муж слепо верит в меня.
– - Тем грустнее было бы ему узнать, что верить не следует, что вы обманули его еще до свадьбы, и -- надо отдать вам справедливость -- с поразительным искусством продолжали обман целые восемнадцать лет... Верьте мне: чем дольше человек был дураком, -- простите за резкое слово, -- тем неприятнее ему убедиться в своей... скажем хоть, недогадливости. Что касается света, -- конечно, вы правы: девический грешок не будет в состоянии совершенно уничтожить ваше положение в обществе. Много-много, если посмеются задним числом, подивятся, как это холодная целомудренная Людмила Верховская умела отыскивать в своей душе страстные звуки, когда писала к Андрею Ревизанову.
– Ах, эти письма!
– - Они все целы, Людмила Александровна, -- холодно и веско сказал Ревизанов.
– - И -- раз уже в нашем откровенном разговоре скользнуло такое милое словцо, как шантаж, -- то быть по сему: я предлагаю вам выкупить их у меня.
Людмила Александровна широко открыла глаза.
– - Я очень рада вашему предложению...
– - медленно вымолвила она, смягчая голос.
– - Но чего вы хотите от меня за них?
– - Много.
– - Не денег же? Вы неизмеримо богаче меня.
– - Конечно, не денег. Нет: любви.
– - Как?!
XII
Верховская, ошеломленная изумлением, даже привстала с места. Ревизанов продолжал тихим и ровным голосом:
– - Сядьте, успокойтесь... Да, я прошу вашей любви, я влюблен в вас -- и самым глупейшим образом, как мальчишка. Послушайте, Людмила...
– - Как вы смеете!
– - вспыхнула она.
– - Виноват: Людмила Александровна. Я часто бываю в Москве, но все проездом: у меня дела больше за границею и в Петербурге. Удивляюсь все-таки, как мы с вами не встретились до сих пор. Я много слышал о вас, и все хорошее. Верховская -- красавица, Верховская -- умница, Верховская -- воплощенная добродетель. И признаюсь: каждый раз, как слышал, что-то щипало меня за сердце. Красавица, да не твоя! Умница, да ты ее потерял, как дурак, бросил, как петух -- жемчужину! Добродетель, да ты надругался над нею, -- и она тебя ненавидит и презирает. Наконец я увидел вас в опере, в ложе с Ратисовою. Вы сильно переменились, и я не сразу узнал вас, но влюбился еще прежде, чем узнал. Увидел и тогда же решил в уме своем: эта женщина должна быть снова моею, или я возненавижу ее и сделаю ей все зло, какое только может сделать человек человеку. Это у меня всегда так: кого я очень сильно люблю, того и ненавижу. Ха-ха! что-то мужицкое: кого люблю, того и бью.
Людмила Александровна слушала и терялась, что думать, чего еще ждать, как отвечать. Дело приняло совсем необыкновенный оборот; странность положения была бы почти смешною, если бы не чересчур страстный и сильный тон слов Ревизанова.
– - Это бред какой-то... Вы с ума сошли!
– - воскликнула она.
– - Вот уж всего я ждала, только не этого!
– - Да?
– - Ревизанов засмеялся.
– - Значит, так и запишем в книжку: Андрей Ревизанов объяснился в любви Людмиле Верховской, а она прогнала его прочь. Но я не послушаю вас и не пойду прочь, потому что вы прогнали меня необдуманно и в конце концов полюбите меня.
– - Никогда!
– - Переменим выражение: будете принадлежать мне.
– - А!.. негодяй!
– - вырвалось у Верховской. Она дрожала от бешенства. Лицо ее пылало красными пятнами. Глаза метали молнии.
Ревизанова передернуло, но он совладел с собою:
– - Опять резкое слово. Ну, хорошо, негодяй! Так что же? И негодяй может быть влюбленным. Скажу даже больше: влюбленный негодяй -- зверь весьма интересный, Людмила Александровна, займитесь изучением: я познакомлю вас с этим типом. Влюбленный негодяй, например, просит любви только один раз, но, отвергнутый, не отступает, а требует ее, берет хитростью, силой, покупает, наконец...
– - И вы зовете это любовью?
– - Что же делать, Людмила? Будь я не негодяй, как вы обозвали меня, может быть, и любовь моя была бы иною, но я -- негодяй, значит, мне и не к лицу любить иначе. Ваша честь в моей власти. Если хотите, я продам вам вашу честь.
– - Боже мой! есть ли в вас стыд, Ревизанов?!
– - Одно свидание, один час у меня, наедине со мною, по-старому, как восемнадцать лет назад, -- и вы получите все ваши письма. А без этой улики я бессилен против вас: бездоказательное обвинение разобьется о вашу репутацию. Меня примут либо за подлейшего из клеветников, либо за сумасшедшего... Один час, один только час... Что же?
Людмила Александровна глядела на него безумными, почти суеверно-испуганными глазами.
– - Дьявол вы или человек?
– - прошептала она.
– - Я не знаю... мужчина не решился бы предлагать такую отвратительную подлость женщине, которую любил когда-то...
– - Когда-то я не любил вас, Людмила, но лишь забавлялся вами; а вот теперь люблю! Да, люблю... Вот! вот!
– - взгляните на меня еще раз таким мрачным взглядом!.. Люблю вас за это гневное лицо оскорбленной Юноны, за этот огненный презрительный взгляд, за это тело, рожденное для сладострастия и не знающее его, за вашу ненависть ко мне. Конечно, я не Тогенбург, я не стану вздыхать под вашими окнами или писать вам стихи... Платонизм -- не по моей части, да и вы не девочка, чтобы верить в их фальшь. Но я никогда не верил в силу мечты, а теперь познаю ее. Мои думы, мои сны полны вами. Вы ненавидите меня, а мне приятно быть с вами; каждое ваше слово -- дерзость, а для меня оно -- музыка. Но полно распространяться о любви: каким соловьем я ни пой, вы уже не влюбитесь в меня, а принадлежать мне вы и без того будете!..