Шрифт:
Переводчик_Sinelnikova
ЛИЛЛИАНА
— Все зависит от тебя. А ты даже не можешь вспомнить, какую гребаную вилку использовать.
Острый голос моего отца прорезает воздух, как нож, и щелчок хлыста, который регулярно обрушивается на меня. Я уже привыкла к этому, он говорит со мной таким образом всю мою жизнь. Быть любимой родителями, и оберегаемой ими, это не то, что я когда-либо знала или
В последние несколько недель таких моментов просто не существует.
По его мнению, у меня есть шанс выполнить свое предназначение, единственное предназначение, ради которого я рождена. Единственная причина моей благодарности ему за то, что у него дочь, а не сын. Я нечто, что нужно вылепить, придать форму, подчинить его воле. Это все, что я есть для него, и чем была когда-либо.
Моя красота была удачей жеребьевки. Все остальное: любая грация, или ум, или хорошие манеры, которыми я обладаю, любое очарование или соблазнительность, все это было привито мне, и вбивается в меня в данный момент.
Чего я, кажется действительно, не могу понять, так это того, как работает обстановка места на модном ужине.
— Ты действительно думаешь, что им будет не все равно? — Я раздраженно резко выдыхаю. Скорее всего, я заплачу за это позже, но мои нервы натянуты до предела, гудя от беспокойства. — Я предназначена быть игрушкой для секса этого мужчины, а не его женой. Какое это имеет значение, знаю ли я, какая ложка для супа, а какая вилка для десерта?
Я вижу момент, когда мой отец хочет ударить меня. Он сделал бы это, если бы мы не были так близки к дню расплаты. Но он не может рисковать, чтобы что-то испортило мое лицо. Никаких покраснений или кровоподтеков. Ничего, что оставило бы след, а он не мог доверять себе, что остановится, если выпустит этот контроль из рук. Поэтому вместо этого он сжимает кулак, глядя на меня пронзительными темными глазами.
Мне говорили, что у меня глаза моей матери, мягкие и голубые. Но я не видела. Я ее не помню, и в доме нет ее фотографий. Ничего, что напоминало бы о ней.
— Он может захотеть тебя больше, чем на одну ночь, — огрызается мой отец. — И иногда мужчины из Братвы берут своих любовниц на приемы. Ты произведешь на них большее впечатление, если будешь вести себя как любовница, а не шлюха. Пытайся стать той женщиной, которая может выделиться среди всех остальных.
Ах, да. Это различие по статусу. Я слышала это тысячу раз. Шлюха ложится на спину на одну ночь и получает деньги. Легко и все просто. Раз и готово. Любовница прекрасная искусительница. Отполированная. Элегантная. Для моего отца успех в том, чтобы сделать свою дочь любовницей, а не шлюхой, это же кардинально все меняет, в его понимании конечно. Это его идея фикс… но в основном потенциал подняться выше… единственное, что когда-либо имеет для него большее значение.
— Всем дочерям в их семьях удается усвоить эти уроки, — язвительно замечает мой отец, когда я снова смотрю на стол, стоящий передо мной, изо всех сил пытаясь запомнить, что я должна делать со столовым серебром. Что касается меня, то я бы предпочла воткнуть нож для масла в глаз одному из этих мужчин, чем вежливо есть с ними суп.
Но это не мой выбор. Его никогда и не было.
— Я не одна из этих дочерей. — Слова застревают у меня в горле. — Я никто. — Я хочу сказать, что он тоже никто, но за это он может меня жестоко избить, как бы сильно он ни пытался сдерживаться. А потом, позже, когда он осознает, что натворил, он обвинит меня в том, что я подтолкнула его к этому, он запрет
Стою ли я на ногах или лежу на спине, не имеет значения, я здесь для удовольствия окружающих меня мужчин. Чтобы удовлетворять их прихоти. Чтобы делать их счастливыми.
— Ты права, — говорит он, его голос все еще холодный и резкий. — Ты никто. Но ты превратишь меня в кого-то. Ты понравишься Пахану, и ты заработаешь мне мое законное место в рядах. А потом, когда он закончит с тобой…
Он умолкает, и я жду окончания этого предложения. Это обещание было единственным, что давным-давно удерживает меня от того, чтобы украсть кухонный нож и перерезать себе вены, чтобы избежать абсолютного ада моего собственного существования.
— Тогда ты сможешь поступить так, как тебе, черт возьми, заблагорассудится, — заканчивает он. — И скатертью тебе будет дорога.
По крайней мере, здесь нет притворства. Это единственное облегчение, которое у меня есть. Мой отец не притворяется хорошим, или добрым, или любящим человеком. Он не в ужасе от того, что я боюсь его вместо того, чтобы любить или уважать его. Он наслаждается этим, потому что никто другой его не боится, а он так отчаянно хочет быть человеком, которого боятся другие. Человеком, чье имя заставит других трепетать.
Хочется посмеяться над ним. Сказать ему, как все это выглядит жалко, но у меня есть здоровая доза самосохранения, поэтому я молчу.
Я терплю остаток урока и его ругань, а затем возвращаюсь в свою комнату. Голодная, что иронично, учитывая, что последние два часа мы обсуждали столовое серебро и сервировку ужина. Но мой отец хочет, чтобы я была стройной, а это значит, что я ем очень мало, и то, что я ем, ограничено и дозировано. Мне придется спуститься к обеду позже, где он будет есть, что ему заблагорассудится, а мне подадут обычное мое блюдо: салат из шпината, курицу-гриль и овощное ассорти. Вода, вместо вина или чего-нибудь еще более захватывающего. На самом деле я никогда не пила алкоголь, за исключением тех нескольких раз, когда мне хватило смелости стащить из его винного шкафа открытую бутылку вина, в остальных случаях, когда он приглашает других людей на праздники или торжества, он оправдывается тем, что я слишком молода.
Двадцать технически слишком мало, но я не думаю, что кому-то не насрать. На самом деле ему тоже, кроме того, что это еще что-то, что мешает мне жить. Еще один указ, еще одна форма контроля.
Я закрываю за собой дверь в свою комнату, прислоняюсь к ней спиной и глубоко вздыхаю, позволяя усталости овладеть мной. Я на ногах с пяти утра: делаю зарядку, делаю уроки, хожу на приемы к парикмахеру и косметологу и прихожу домой, чтобы продолжить уроки и зарядку. Изо дня в день происходит одно и то же, за исключением встреч, которые проводятся раз в две недели. Я знаю, что у моего отца на самом деле нет денег, которые он тратит на меня, но он считает это инвестициями.
Инвестиции, которые, если я не смогу обеспечить ожидаемую им отдачу, будут изъяты из моей собственной плоти. Я не могу представить, что меня ждет, если я не смогу угодить Пахану, мужчине, которому меня очень скоро представят, и что произойдет, если он не захочет меня.
Я медленно подхожу к кровати и опускаюсь на нее. Когда я одна, делать особо нечего, у меня есть несколько книг, и я прочитала их так много раз, что знаю наизусть. Снаружи я вижу вдалеке горизонт Чикаго, и я знаю, что на улицах полно людей, живущих своей шумной, насыщенной жизнью: они идут домой, или на встречу с друзьями, или ходят на свидание. То, что делают обычные люди в своей обычной жизни.