Отражение
Шрифт:
В ужасе я включил свет, выскочил из темной комнаты и, заперев дверь, отправился на встречу с Гарольдом.
— Ты слушаешь, что я говорю? — рявкнул Гарольд прямо мне в ухо.
Да-да. Что с тобой происходит? Ничего, все в порядке. Что-то не похоже. Ну ладно, повторю еще раз: в среду в Кемптоне ты скачешь на Коралловом Рифе. Коралловый Риф, — прилежно повторил я. — Для Виктора Бриггса. Правильно. Умница. Он что-нибудь говорил о… вчерашнем? Ничего он не говорил, — покачал головой Гарольд. — Мы с ним после скачек пропустили стаканчик. Но ты же знаешь Виктора — не захочет, так из него слова
Он протянул мне стакан и банку кока-колы, себе же налил большую порцию виски.
На этой неделе работы немного, — сказал он. — В понедельник и во вторник можешь гулять — Голыш не участвует в соревнованиях в Лисестере: захромал от местного повышения температуры. Остается Коралловый Риф в среду, Ювелир в пятницу и еще два заезда в субботу, если не будет дождя. А как у тебя с другими конюшнями? В субботу еду в Кемптон на скачки для новичков. Черт бы их побрал, этих новичков. Хоть прыгать-то они умеют?
Вернувшись домой, я отпечатал все пятнадцать негативов через голубой светофильтр. Как и на предыдущих фотографиях, пурпурные пятна превратились на белом фоне в серые строчки. К счастью, только первые два письма заканчивались обещанием скорого звонка и интересного предложения. Одно из них, как я и ожидал, предназначалось счастливому любовнику. Прочитав второе, я хохотал до полного изнеможения, а отсмеявшись, подумал, что теперь готов к любым откровениям, — меня уже ничто не удивит.
Остальные тринадцать снимков оказались своеобразной рабочей тетрадью Джорджа. Из нее я узнал, где и когда он делал свои уличающие
фотографии, какую использовал пленку и при какой выдержке; узнал я, и в какие дни Джордж ЛЛиллейс рассылал угрозы. Ему, должно быть, казалось проще и безопаснее хранить взрывоопасный материал в такой форме — не держать же на столе среди бумаг, вдруг кто-нибудь увидит. Записи были чрезвычайно интересны как комментарий к фотографиям и письмам, но ни одна не объясняла, что за предложение делал Джордж своим жертвам и какие суммы ему удавалось извлечь. Я не обнаружил ничего: ни
названия банка, ни номера счета. Джордж мог хотя бы намекнуть на тайник, где прятал деньги, но, видно, оставался скрытным даже наедине с собой.
В тот день я лег поздно и долго не мог заснуть. Утром мне нужно было позвонить в несколько мест. Сперва я набрал номер журнала «Лошадь и Собака», с главным редактором которого был знаком, и, объяснив ситуацию, попросил его поместить фотографию Аманды в ближайшем номере. Он посоветовал привезти снимок в редакцию сегодня же утром, если задержусь — будет поздно, они подписывают номер в печать в первой половине дня.
Буду в течение часа, — пообещал я. — Оставьте место в две колонки шириной, сантиметров семь в длину, и еще на- текст — над и под фотографией… В общем, сантиметров одиннадцать. На следующей за оборотом титула странице, справа, так, чтобы бросалось в глаза. Ну, Филип, это уж чересчур, — запротестовал было он, потом шумно вздохнул, и я понял, что он выполнит мою просьбу. — Да, кстати, Филип, вы ведь занимаетесь фотографией. Если у вас есть
Узнав от Мари Миллейс телефон лорда Уайта, я
позвонил ему на виллу в Котсуолдс.
Вы хотите поговорить со мной? — удивился Старина Сугроб. — А, собственно, о чем? О Джордже Миллейсе. А, фотограф. Тот, что недавно умер?
Да, сэр. Его жена дружна с леди Уайт. Знаю, знаю, — нетерпеливо проговорил он. — Можем встретиться в Кемптоне, вас устроит?
Я ответил, что мне было бы удобнее зайти к нему домой, надеюсь, он не против. Старина Сугроб восторга не выразил, но все же согласился уделить мне полчаса и сказал, что будет ждать меня завтра в пять.
Покончив с этой тягостной обязанностью, я положил на рычаг липкую от вспотевших ладоней трубку. Противно. Может, лучше перезвонить лорду Уайту и отменить завтрашнюю встречу?
Потом я позвонил Саманте: разговор с ней вышел куда приятней предыдущего. Я спросил, не хотят ли они с Клэр поужинать со мной. Ее сердечный голос еще больше потеплел от удовольствия.
Сегодня? — спросила Саманта. Да. Я не смогу. А вот Клэр пойдет с радостью. Правда? Ну конечно, дурачок. Когда?
Я ответил, что заеду за Клэр около восьми. «Вот и чудненько», — сказала Саманта и спросила, как идут поиски Аманды, удалось ли мне напасть на след? Я начал рассказывать о своих делах запросто, словно знал ее всю жизнь. Да так оно в общем-то и было.
Отведя душу, я поехал в редакцию и передал фотографию и подпись: «ДЕСЯТЬ ФУНТОВ НАЛИЧНЫМИ. Мальчики и девочки! Знаете, где эта конюшня? Первый, кто сообщит Филипу Нору по телефону… получит ДЕСЯТЬ ФУНТОВ НАЛИЧНЫМИ!»
Мальчики и девочки? — удивленно переспросил редактор. — Думаете, они читают наш журнал? Не уверен. Но их мамаши читают.
Ненадежная публика.
Просмотрев папку с моими работами, редактор сказал, что начинает печатать серию портретов «Мир скачек»: нужны новые, нигде не опубликованные
снимки. Мои подходят. Не соглашусь ли я продать несколько фотографий?
Ммм… да. Гонорар получите по стандартным расценкам, — заметил он вскользь, и я согласился, лишь некоторое время спустя решившись спросить, каковы же они, эти стандартные расценки. И тут же устыдился своего вопроса. Стандартные расценки словно зачеркивали радость, которую приносило мне любимое дело, причисляли к определенному клану людей, занимающихся фотографией ради денег. Я с раздражением думал о стандартных расценках. Но от гонорара все же не отказался.
Когда я заехал за Клэр, Саманты дома не было.
Заходи, сперва выпьем немного, — сказала Клэр, широко распахнув передо мной дверь. — Ну и погодка!
Я шагнул через порог из ноябрьской стужи и сырости. Клэр повела меня не вниз, на кухню, а в длинную, мягко освещенную гостиную, занимавшую почти весь первый этаж. Я огляделся: уютная, но незнакомая комната.
Узнаешь? — спросила Клэр.
Я покачал головой.
Ну-ка, скажи, где ванная? На втором этаже, первая дверь направо, голубой кафель, — ответил я без запинки. Прямо из подсознания, — засмеялась она. — Странно, правда?