Отражения в золотом глазу
Шрифт:
Они продолжали есть, а Джон Генри перестал. Ф. Джэсмин отрезала себе хлеб и мазала его маслом, мешала рис с горошком и пила молоко. Беренис ела неторопливо, нарезая грудинку тонкими кусочками. Джон Генри переводил взгляд с одной на другую; наслушавшись рассуждений кухарки, он перестал есть и задумался. А потом спросил:
— А много их в тебя влюблялось?
— Много? — воскликнула Беренис. — Да столько, сколько волос у меня в косичках. Ведь я же Беренис Сэйди Браун!
И Беренис заговорила. Когда она начинала разговор на важную тему, слова лились нескончаемым потоком, и ее голос становился напевным. В сером воздухе кухни в эти дневные летние часы ее голос
— Перестала бы ты мечтать о поклонниках, хватит с тебя и Т. Т. Тебе же, наверное, уже сорок, пора бы устроить свою жизнь.
Беренис сжала губы и уставилась на Ф. Джэсмин темным, живым глазом.
— Откуда ты это взяла, умница? — спросила она. — У меня столько же прав жить весело, как у всех других. И вовсе я не такая старая, как воображают некоторые. У меня впереди еще много лет, чего ради я стану запираться в четырех стенах?
— Я же не говорю, чтобы ты запиралась, — сказала Ф. Джэсмин.
— Я слышала, что ты говорила, — парировала Беренис.
Джон Генри внимательно смотрел на них и слушал. Вокруг его губ засохла подливка. Над головой его лениво кружила муха и пыталась сесть на его липкое лицо, и время от времени Джон Генри отмахивался от нее.
— А твои поклонники водили тебя в кино? — спросил он.
— И в кино, и не только в кино, — ответила она.
— Значит, ты никогда не платишь за себя? — опять спросил Джон Генри.
— Об этом же я и говорю, — сказала Беренис. — Когда идешь куда-нибудь с поклонником, за себя никогда не платишь. Вот если бы я пошла куда-нибудь в женской компании, так мне бы пришлось самой платить за себя. Да стану я ходить в кино с женской компанией!
— Когда прошлой весной вы в воскресенье ездили в Фэйрвью, — сказала Ф. Джэсмин, — негр-летчик катал на своем самолете негров. Кто ему тогда платил?
— Дай-ка вспомнить, — ответила Беренис. — Хани и Клорина платили за себя. Правда, я одолжила Хани доллар сорок центов. Кейп Клайд платил за себя, а Т. Т. платил за себя и за меня.
— Значит, Т. Т. тебя прокатил?
— Об этом я и толкую. Он платил за автобусные билеты до Фэйрвью и обратно, и летчику, и за угощение. Ну, за всю поездку. Конечно, он сам платил. Откуда у меня, по-твоему, деньги на то, чтобы летать на самолете? Я же получаю шесть долларов в неделю.
— Об этом я не подумала, — призналась Ф. Джэсмин. — А откуда у Т. Т. столько денег?
— Он заработал их, — ответила Беренис. — Джон Генри, вытри рот.
Так они сидели за столом и разговаривали, потому что в это лето они всегда ели в несколько приемов: поев немного, давали время пище улечься в желудке, а потом снова принимались за еду.
Ф. Джэсмин положила нож и вилку крест-накрест на свою пустую тарелку и задала Беренис вопрос, который уже давно интересовал ее:
— Скажи, грудинку с рисом и горошком называют только так по всей стране или еще как-нибудь?
— Да по-разному, — ответила Беренис.
— А как?
— И запеченной грудинкой, и рисом с горошком в подливке, и просто грудинкой. Сама выбирай.
— Я говорю не про наш город, — сказала Ф. Джэсмин, — а про другие. Ну, как это блюдо называется в других странах, например во Франции?
— Уж этого я не знаю, — ответила Беренис.
— Мерси а ля парле, — сказала Ф. Джэсмин.
Они сидели за столом и молчали. Ф. Джэсмин откинулась на стуле и повернула голову к окну, которое выходило на залитый солнцем двор. В городе было тихо, на кухне тоже стояла тишина, и только тикали часы. Ф. Джэсмин не чувствовала, как вращается земной шар, — все замерло.
— Со мной приключилось что-то странное, — начала Ф. Джэсмин. — Даже не знаю, как объяснить. Такие странные вещи всегда трудно объяснить.
— Что приключилось, Фрэнки?
Ф. Джэсмин оторвала взгляд от окна, но прежде чем она открыла рот, раздался неожиданный звук. В тишине через кухню проплыла нота, потом она повторилась. В августовском воздухе прозвучала гамма. Раздался аккорд. Затем медленно и сонно аккорды потянулись вверх, все выше и выше, словно по ступенькам дворцовой лестницы. Но когда должна была прозвучать восьмая нота и закончить гамму, пианино смолкло. Потом опять предпоследняя нота. Седьмая нота, в которой эхом отдавалась вся незаконченная гамма, повторялась вновь и вновь. Наконец настала тишина. Ф. Джэсмин, Джон Генри и Беренис переглянулись. Где-то поблизости настраивали августовское пианино.
— Господи! — воскликнула Беренис. — По-моему, это уж слишком.
Джон Генри вздрогнул.
— И по-моему, — сказал он.
Ф. Джэсмин неподвижно сидела за столом, уставленным тарелками и блюдами. Серый воздух кухни казался застоявшимся, а сама кухня — слишком плоской и квадратной. После паузы опять прозвучала нота, потом еще раз — на октаву выше. Звуки становились все выше и выше, и при каждом ударе клавиш Ф. Джэсмин поднимала глаза, как будто следила, как нота плывет из одного угла кухни в другой; когда прозвучала самая высокая нота, ее взгляд уперся в потолок, затем гамма заскользила вниз, и она медленно повела головой, переводя взгляд с потолка на пол, в противоположный угол комнаты. Нижняя басовая нота прозвучала шесть раз, и Ф. Джэсмин уставилась на старые шлепанцы и пустую пивную бутылку в углу. Наконец она закрыла глаза, встряхнулась и встала из-за стола.
— Мне так грустно, — сказала Ф. Джэсмин. — Даже мурашки по коже забегали.
Она начала ходить по кухне.
— Говорят, когда в Милджвилле хотят кого-нибудь наказать, его связывают и заставляют слушать, как настраивают пианино. — Она три раза обошла вокруг стола. — Я хочу тебя спросить вот о чем. Бывает, ты встретишься с человеком, который тебе кажется ужасно странным, но ты не можешь понять почему…
— Как это странным?
Ф. Джэсмин думала про солдата, но объяснить по-другому не могла.
— Скажем, ты познакомилась с кем-то, и он кажется тебе пьяным, но ты в этом не совсем уверена. И он хочет, чтобы ты с ним куда-нибудь пошла, на вечеринку или на танцы. Как бы ты поступила?
— Хм. Так сразу трудно сказать. Не знаю. Все тут зависит от настроения. На вечеринку, где много людей, я бы пошла, а там завела бы знакомство с кем-нибудь, кто мне больше по душе. — Живой глаз Беренис внезапно сузился, и она пристально посмотрела на Ф. Джэсмин. — А почему ты об этом спрашиваешь?