Отражения
Шрифт:
Аврор выложил палочку, и она схватила её, подавляя желание превратить его в жука-навозника. С этими усами — будет самое то!
— Верните мне медальон! — настойчиво сказала Гермиона. — Он тоже принадлежит мне!
Аврор сверлил её чёрными глазками, не двигаясь с места.
— Откуда у вас проклятая вещь, а, миссис Малфой?
«Жук-навозник, — подумала про себя Гермиона. Она всё больше начинала понимать своё отражение. — Он просто жук-навозник!»
— Будь вы чуть внимательнее, вы бы заметили, что медальон давным-давно расколдован, —
— Всему есть предел! — взвился аврор. — Вам ли обвинять меня в краже после того случая с портсигаром?!
— Мистер Трамп, — мягко вмешался Малфой, — мы спешим. Да и вас дома ждёт семья. Давайте покончим с этим и не будем опаздывать на файф-о-клок.
Аврор промычал что-то нечленораздельное, но возражать не посмел. Только пробормотал:
— Он на складе. Вторая дверь от кабинета. Надо будет расписаться в ордере.
Гермиона вышла. Она быстро нашла нужную дверь и постучала. Ей открыл хмурый седовласый волшебник.
— Добрый вечер. Я — миссис Малфой. Мне нужен мой медальон. Он с рубином…
— Знаю, знаю… обождите-ка, дамочка.
Кладовщик развернулся и, шаркая, ушёл вглубь. Было слышно, как он роется, передвигая деревянные ящики, и что-то напевает себе под нос.
Наконец он вынес бумажный свёрток и Гермиона, заполнив бланк ордера, получила медальон. В коридоре было темно, и она отошла к единственному источнику света — масляному фонарю под потолком. Едва она развернула плотную бумагу, чтобы оценить, сколько пылинок осталось на рубине, за спиной раздался знакомый голос.
— Всё никак не успокоишься, Гермиона?
Она обернулась.
— Привет, Гарри.
Он стоял у порога в изумрудной куртке из драконьей кожи, жилистый и подтянутый — настоящий аврор.
— Добрый вечер, миссис Малфой.
В зелёных глазах таилась какая-то неясная грусть, и Гермиона вдруг сообразила, что это жалость. И жалеет он её. Она подошла ближе и решила его спровоцировать.
— Ты ведь знаешь, в чём причина, верно? Знаешь, почему я себя так… странно веду?
Гарри молча смотрел на неё, и Гермиона едва заметно сжала кулаки: так они сами втроём когда-то смотрели на родителей Невилла в Мунго.
— Знаешь, — быстро шепнул он ей на ухо, — как бы там не искалечила тебя эта сука Лестрейндж, я всё равно всегда вижу мою подругу, храбрую и добрую.
Гермиона отшатнулась.
— Лестрейндж? Когда пытала Круциатусом?
Гарри тихо добавил:
— Ты, конечно, сильная. И никогда в это не верила. Но ты изменилась с того момента. А потом, когда твои родители скандалили из-за того, что ты стёрла им память… я ещё тогда понял, это была Авада для тебя, и прежняя Гермиона, похоже, умерла.
Гермиона закрыла глаза и потёрла виски.
«Беллатриса! Именно! Вот кого напомнил смех отражения!»
— Так вот оно в чём дело… Гарри, послушай!
— И знай, — быстро поговорил он, — я никогда
— Встретила старого друга? — Люциус подошёл неожиданно, и Гермиона вздрогнула. — Мистер Поттер.
— Всего доброго, Гермиона. Мистер Малфой.
Гарри уходил от них по коридору, унося вместе с собой ответы на новые вопросы, которые всё множились и множились.
Гермиона с трудом дождалась, когда они наконец покинули Министерство через камин и оказались на Косой Аллее.
Люциус протянул ей руку.
— Ну что, готова? Идём к Мадам Малкин.
Он ожидал всего, чего угодно, но только не того, что она вычудила. Гермиона сделала шутливый книксен и улыбнулась:
— Сердечно благодарю вас, мистер Малфой, за то, что помогли мне вернуть палочку!
И трансгрессировала неизвестно куда.
* * *
Люциус обнаружил её минут через десять на Кавинтон-роуд, на крыльце двухэтажного дома из красного кирпича, обсаженного клёнами. Гермиона колотила в дверь что было сил, и та дрожала и прогибалась под неистовым натиском.
— Мама! Папа! Мама! Маа-а-а-ама-а-а!
Вдруг дверь распахнулась. На пороге показался низкорослый мужчина в клетчатой рубашке и потёртых джинсах.
— Какого чёрта ты творишь?! Я сейчас вызову полицию!
Узнав её, он замер и нахмурился.
— Чего тебе?
— Папа, папа… — Гермиона никак не могла набрать воздуха в грудь, чтобы спросить главное.
Она помнила отца совсем другим, а в этом мире он похудел и осунулся, глаза прятались в паутинах морщин.
— Какой я тебе папа? — передразнил он. — Ты же ведьма? А я человек! Ты ушла, отказалась от нас, жалких магглов. Так?
— Я была не права! — закричала Гермиона, глотая слёзы. — Это была ошибка! Папа, скажи… скажи, пожалуйста… мама, где мама?
Отец замер, с недоверием и презрением глядя на неё.
— Её нет.
— Где она? В гости уехала, к бабушке? Куда? В Колвер?
Он смерил её холодным взглядом и бросил:
— Загляни-ка на Хайгейт, дочка, — голос его дрогнул. — Умерла она! Не вынесла твоего предательства!
И с треском захлопнул дверь.
Гермиона растерянно протянула руки к дому, не то желая обнять, не то, вопрошая: что же это, за что же это? Но дверь оставалось закрытой. Глухой. И немой. Хайгейт — это ведь… Это Лондонское кладбище.
Она прислонилась спиной к косяку и бессильно съехала на вытертый коврик у крыльца. А потом бросила под ноги палочку — зачем она, если не может вернуть маму? И, сжав в кулаках длинные пряди, зарыдала от боли.
Гермиона ревела некрасиво, размазывая солёные слёзы по щекам, и не сразу заметила, как рядом опустился Люциус. Он просто сидел и молчал, покручивая в руках её палочку.
В доме наверняка слышны были эти звуки, но никто не вышел. Только жёлтые листья с клёнов падали на крыльцо и шуршали, подгоняемые тёплым лондонским ветром. У соседей кто-то равнодушно включил музыку. Где-то за забором лаяла собака.